В.И. Ульянов-Ленин и И.В. Джугашвили-Сталин изучали поведение толпы, опираясь на исследование Г. Лебона (примеч. d). В современном учебнике «Социальная [общественная] психология» студенческим массам о случившемся с Челпановым рассказано так:
Для судьбы социальной психологии особое значение имела точка зрения Г.И. Челпанова, который, защищая позиции идеалистической психологии, предложил разделить психологию на две части: социальную и собственно психологию. Социальная психология, по его мнению, должна разрабатываться в рамках марксизма, а собственно психология должна остаться эмпирической[281] наукой, не зависимой от мировоззрения вообще и от марксизма в частности… Хотя отпор точке зрения Челпанова и был сделан достаточно решительно, ключевые методологические[282] проблемы социальной психологии не были решены. Стремясь противостоять идеалистическому подходу, исследователи сплошь и рядом оказывались в плену позитивистской[283] философии, конкретным[284] и специфическим[285] проявлением которой является механицизм. Кроме того, не было четкости и относительно предмета социальной психологии: по существу были смешаны две проблемы, или два различных понимания предмета социальной психологии (примеч. di).
Действительность была не столь высокоштильной и менее бредовой. В 1928–1929 гг. Г.И. Челпанова не избирают в члены Всесоюзной академии наук, а в 1930 г. отчисляют из Государственной академии художественных наук (ГАХН). В 1933 г. умирает его дочь Татьяна (1898–1933), а в 1935 г. – 10-летняя внучка Марина (дочь сына Александра). В 1935 г. по сфабрикованному делу о немецко-русском словаре расстрелян его сын Александр (1895–1935) (примеч. dii). Челпанов умер в начале 1936 г., московская школа русской психологии пресеклась. Началась история советской психологии, породившей психолингвистику.
Правовед В.И. Ульянов-Ленин имел классическое образование и был цензором не хуже полковника Н.А. Романова. Он увидел опасность сразу, решив учредить особую очистку русского языка, вроде описанной в «Собачьем сердце» (примеч. diii) М.А. Булгакова. Ленин писал в 1919–1920 гг.:
«Об очистке русского языка» (размышления на досуге, т. е. при слушании речей на собраниях)
Русский язык мы портим. Иностранные слова употребляем без надобности. Употребляем их неправильно. К чему говорить «дефекты», когда можно сказать недочеты или недостатки, или пробелы?
Конечно, когда человек, недавно научившийся читать вообще и особенно читать газеты[286], принимается усердно читать их, он невольно усваивает газетные обороты речи. Именно газетный язык у нас, однако, тоже начинает портиться. Если недавно научившемуся читать простительно употреблять, как новинку, иностранные слова, то литераторам простить этого нельзя. Не пора ли нам объявить войну употреблению иностранных слов без надобности? Сознаюсь, что если меня употребление иностранных слов без надобности озлобляет (ибо это затрудняет наше влияние на массу), то некоторые ошибки пишущих в газетах совсем уже могут вывести из себя. Например, употребляют слово «будировать» в смысле возбуждать, тормошить, будить. Но французское слово bouder (будэ) значит сердиться, дуться. Поэтому будировать значит на самом деле «сердиться», «дуться». Перенимать французски-нижегородское словоупотребление – значит перенимать худшее от худших представителей русского помещичьего класса, который по-французски учился, но, во-первых, не доучился, а во-вторых, коверкал русский язык.
Не пора ли объявить войну коверканью русского языка? (примеч. div).
Однако ни Н.А. Романов, ни В.И. Ульянов не успели позаботиться о живом языке великороссов. Ругая товарищей по ВКП(б) из числа малограмотных русских и слабообразованных инородцев, сам В.И. Ульянов даже в этом маленьком отрывке не смог обойтись без мертвых латинских слов с неясным смыслом. Так, он попрекает неких особых литераторов (писак), чья писанина (literatura) его озлобляет, и переживает о влиянии на некую массу. Лат. massa – глыба, ком, кусок, куча, но и первичная материя, хаос, ничто, зияние! Слово имеет также явное сходство с латинским mas – муж, муж чином, мужчина.
Масса столь же относительна, как и время, что отметил в своем дискурсе А. Эйнштейн (примеч. dv), создатель мема[287] (крылатого выражения) Е = mс2, где m (нем. Masse[288], куча) – вес[289]сознающего тела[290], а с – скорость света, умноженная на саму себя. О природе времени Эйнштейн умолчал (примеч. dvi), указав лишь на его относительность пространству.
Относительность массы зависит от ее природы, русская или крестьянская человеческая масса отличается от, например, еврейской или городской, как качества чугуна отличаются от качеств стали, даже если у стали и чугуна массы одинаковы.
Ленин использовал язык как оружие массового поражения, он же сразу увидел последствия его применения, назвав впрыскиваемый этим ОМП в сознание вирус (лат. virus, яд) и порождаемую им болезнь революционной (перевернутой) фразой. В 1918 г. Ульянов опубликовал статью «О революционной фразе»:
Когда я на одном партийном собрании сказал, что революционная фраза о революционной войне может погубить нашу революцию, меня упрекали за резкость полемики[291]. Но бывают моменты[292], обязывающие поставить вопрос в упор и назвать вещи их настоящим именем, под угрозой причинения непоправимого зла и партии, и революции.
Революционная фраза чаще всего бывает болезнью революционных партий при таких обстоятельствах, когда эти партии прямо или косвенно осуществляют связь, соединение, сплетение пролетарских и мелкобуржуазных элементов и когда ход революционных событий показывает крупные и быстрые изломы. Революционная фраза есть повторение революционных лозунгов[293] без учета объективных обстоятельств, при данном изломе событий, при данном положении вещей, имеющих место. Лозунги превосходные, увлекательные, опьяняющие, – почвы под ними нет, – вот суть революционной фразы (примеч. dvii).
Для Ленина слово «шизофрения» было еще столь же диковинным, как позже и для героя М.А. Булгакова Ивана Бездомного в сочинении «Мастер и Маргарита» (примеч. dviii). Ленин называл ту же самую болячку иной метафорой, но из русского языка, о чем написал в 1918 г. статью «О чесотке».
Мучительная болезнь – чесотка. А когда людьми овладевает чесотка революционной фразы, то одно уже это наблюдение этой болезни причиняет страдания невыносимые.
Простые, ясные, понятные, очевидные любому представителю трудящейся массы, кажущиеся бесспорными истины извращаются теми, кто заболел рассматриваемой разновидностью чесотки. Нередко это извращение происходит из самых лучших, благороднейших, возвышенных побуждений, «просто» в силу непереваренности известных теоретических истин или детски-аляповатого, ученически-рабского повторения их не к месту (не понимают люди, как говорится, «что к чему»), но от этого чесотка не перестает быть скверной чесоткой (примеч. dix).
Чесотка – заразная болезнь. Среди чесоточных очень трудно не заразиться. Хуже, если чесотка перестает считаться чесоточными врачами болезнью. Язык ленинских листовок и революционные фразы (термины) легли в основание языка современных психолингвистов (примеч. dx). Термины – это чесоточные клещи, впившиеся в сознание едящих крестьянские пряники и коржи ученых.
