Я задернул плотные бордовые шторы на окнах, чтобы никто из дома напротив не смог увидеть, что я делаю. Целый час я искал подходящее место для тайника. Наконец, отклеил обои, внизу, за диваном, приложил к стене паспорт и снова приклеил обои. Оставалось только доделать все дела и считать дни до отъезда.

Утром, едва я вошел в цех, меня позвали к мастеру участка. С напускным радушием он пожал мне руку: «Поздравляю вас с предстоящей поездкой за границу». Такой обходительности я никогда раньше за ним не замечал. «Должен вас предупредить, — добавил он, — что мы не сможем вас отпустить до тех пор, пока вы не закончите начатую вами работу».

Задача была сложной. Я проектировал приставку к цилиндрическому шлифовальному станку… Мне предстояло сдать чертежи 162 деталей с подробным указанием размеров и допусков. И это еще не все. По словам мастера, все до единого чертежи, все размерные данные должны пройти проверку и получить одобрение главного конструктора, и только после этого начальник цеха подпишет приказ об отпуске. Коммунисты со всего завода на партийном собрании приняли решение отпустить меня в Африку, и вот теперь оказывается, что завод сохранил за собой право сорвать мою поездку.

Я принялся лихорадочно работать — и во время смены, и сверхурочно, пока не закончил свой проект. По вечерам, дома, собирал чемодан. Одежду уложил быстро, зато долго возился со своей технической библиотекой, решая, какие из книг могут понадобиться в Кампале, если придется работать в техническом училище. Разумеется, приходилось соблюдать осторожность и ограничиться лишь самыми необходимыми учебниками и пособиями, чтобы не вызвать подозрения, что я решил не возвращаться в Союз и вывожу свои вещи из страны.

Однажды вечером, уложив, наконец, книги, я собрался просмотреть свои бумаги, чтобы решить, какие из них захватить с собой. Однако конверта, в котором я их хранил, на полке в шкафу не оказалось. В конверте было письмо Маркуса Гарви, которое он прислал мне из тюрьмы в Атланте, удостоверение депутата Моссовета, старый британский паспорт, дорогое для меня письмо от одной мулатки, родившейся в России, и вырезка из западной газеты о чернокожих, живших в тридцатые годы в СССР. Несколько ночей подряд я искал конверт: посмотрел на всех полках, заглянул во все уголки, во все стаканы и кружки, во все карманы и даже перелистал все книги — а их у меня было несколько сотен. Безуспешно! Не сомневаюсь, что конверт попал туда же, куда и письмо к президенту Туре.

Тем временем я составил список предотъездных дел и начал ими заниматься. В поликлинике все прошло без проблем. Мне сделали несколько прививок и выдали все необходимые справки. В сберкассе в обмен на зеленую бумажку из ОВИРА я получил причитающиеся мне 176 долларов — сумму, на которую, по их расчетам, можно было прожить сорок пять дней в Уганде. Ясно, что этих денег мне едва-едва хватило бы только до конца срока и ни днем дольше. Однако даже если бы мне выписали 10 долларов, я бы все равно уехал. Жаль, конечно, что уезжая из СССР, я терял пенсию (133 доллара в месяц), тысячу двадцать рублей, которые лежали на моем счете в сберегательной кассе, и несколько очень дорогих для меня вещей. Я знал, что за все хорошее надо платить, и не жалел о потерях. Отдал бы все, лишь бы мне удалось остаться в Уганде и стать свободным. Я думал, что — как это ни печально — в Америку мне уже никогда не вернуться, но любая страна вне сферы влияния СССР была для меня бесконечно желаннее советского плена.

В гостинице «Метрополь» я купил билеты на самолет «Аэрофлота». Сначала в кассе проверили паспорт и справки о прививках, и только после этого взяли с меня 820 рублей (924 доллара) за билеты. Обидно было платить за обратный билет, ведь возвращаться-то я не собирался! Самолет в Уганду летал только раз в неделю. Я должен был вылететь 13 февраля в десять вечера. Выходя из гостиницы, подумал: «На всю жизнь запомню эту дату, 13 февраля».

На следующий день мне предстояла приятная обязанность — получить в посольстве Уганды въездную визу. Стоило переступить порог посольства, и я почувствовал, как напряжение оставляет меня.

Вся процедура получения визы заняла несколько минут. Когда я беседовал с поверенным в делах, ко мне подошел еще один угандиец и пригласил прийти в день отъезда на обед в посольство. Как же приятно было оказаться среди людей, способных безбоязненно проявлять заботу и внимание. Я чувствовал, как избавляюсь от страха, не покидавшего меня сорок четыре года.

12 февраля, накануне отъезда, я позвонил в посольство, чтобы убедиться, что приглашение остается в силе. Осторожность и страх все еще жили во мне, поэтому я не рискнул звонить из дома. Я давно подозревал, что мой телефон прослушивается, и позвонил из телефонной будки. В посольстве удивились звонку и подтвердили приглашение.

Я был счастлив. Это было настоящее, искреннее, ничем не замутненное счастье. Как же хорошо дать волю чувствам, не сдерживаться, не стараться убедить себя в том, что оттаявшую было надежду скоро снова скует мороз советского полицейского государства, и нельзя позволить ей расцвести. Впервые появилась уверенность, что я скоро уеду. У меня было все, что для этого требовалось, — паспорт, билет на самолет, справка о прививках и бумаги, необходимые для прохождения таможенного контроля. Наверное, такое простое и такое приятное ощущение счастья испытывают только свободные люди, думал я.

Мне захотелось поделиться с кем-нибудь своим счастьем, и я позвонил одной из соседок, симпатичной пожилой женщине, которую, как мне было известно, КГБ подрядило за мной шпионить. Я узнал об этом от ее сына, когда он в очередной раз напился. Я не держал на нее зла, понимая, что она не могла отказаться от задания КГБ. Соседка открыла мне дверь и пригласила войти. Судя по всему, она была мне рада. Я сообщил, что завтра улетаю в Африку, и по ее реакции понял, что это не было для нее новостью. Пожелав мне доброго пути, женщина сказала: «Вот что, привези-ка мне красивый наряд, какой носят африканки, и пару хороших туфель». Она принесла карандаш и клочок бумаги, написала на нем размер обуви и одежды и повторила свой наказ: «Смотри не забудь, товарищ Робинсон».

Я пообещал не забыть, хотя и знал, что, если моя мечта сбудется, мы больше никогда с ней не увидимся. Когда мы прощались, мне вдруг стало жалко ее. Я подумал, как ограничено ее представление о жизни и как ей должно быть горько в те моменты, когда она понимает всю безнадежность своего положения. С другой стороны, она, как многие русские, была доброй, стойкой женщиной и обладала сверхъестественной способностью отгонять от себя невеселые мысли. Думаю, единственным счастьем для нее были те редкие случаи, когда сын приходил домой трезвым. Часто его приводили — а иногда и приносили — домой друзья или милиционеры.

Кажется, в ту ночь перед отъездом я спал не больше четырех часов. Лежа с открытыми глазами, представлял разные картины: вот я иду по незнакомому, не советскому городу; вот выхожу из самолета в аэропорту Кампалы, и меня встречают здоровенные детины из КГБ, заталкивают в самолет и везут обратно в Москву.

Утро и день казались бесконечными. В 16:30 я заказал по телефону такси на 18:00. В посольстве меня ждали не раньше 19:00, но я решил добираться туда окольными путями, рассудив, что так будет легче избавиться от вероятной слежки. Доехал до «Таганской» станции метро, оттуда прошел квартал до стоянки такси, взял другую машину, проехал мимо посольства, вышел через два квартала и пошел пешком. Это было настоящим испытанием — ведь я нес два средних размеров чемодана, один из которых был набит книгами, но я твердо решил, что лучше надорвусь, но сделаю все, чтобы меня не остановили. Годы спустя я буду смеяться, вспоминая свой путь, но тогда мне было не до смеха.

У входа в посольство советский постовой смерил меня пристальным взглядом, однако ни слова не сказал. Когда дверь за мной закрылась, я вздохнул с облегчением. Меня встретили двое угандийцев, сотрудников посольства, и проводили в апартаменты поверенного в делах, где уже был накрыт изысканный стол. После великолепного ужина поверенный в делах велел двум сотрудникам проводить меня до аэропорта на машине и не уезжать, пока я не сяду в самолет. Я был очень благодарен ему за предусмотрительность, ведь прежде чем улететь, мне еще предстояло отстоять очередь и пройти таможенный и паспортный контроль.