Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Мой отъезд в Москву был еще более неожиданным, чем приглашение на съемки. Прошло около месяца после того, как я получил третье письмо от Нюры. За два дня до запланированного отъезда я весь день провел на студии и лег спать ровно в одиннадцать, чтобы как следует отдохнуть. Вскоре меня разбудил громкий стук в дверь. Стучала хозяйка квартиры: «Вставайте, к вам пришли со студии».

Я открыл дверь. Передо мной стоял незнакомый мужчина.

«Простите, — сказал он, но меня послали предупредить вас, что в пять часов утра за вами придет машина в аэропорт. Утром вы вылетаете в Москву».

«Что? Кто вас послал?» — удивился я. Что-то в его манере вызывало у меня подозрения.

В ответ он промямлил: «Э-э… кажется, режиссер фильма, и еще там с ним были двое. Так или иначе, в пять часов будьте готовы. До свидания».

Я взглянул на хозяйские ходики. Половина первого ночи. Я тотчас принялся укладывать вещи. В ту ночь я почти не спал — машина, которая должна была отвезти меня в аэропорт, пришла за час до условленного времени.

Закончил съемки я уже в Москве. Что же касается причитающихся мне десяти тысяч, то этих денег я — увы! — так и не увидел. В Одессе мне выплатили две с половиной тысячи, пообещав выдать остальную сумму в Москве. Когда я наконец пришел в кассу, оказалось что рубль успел обесцениться в десять раз, и мне причиталось всего 750 рублей. Ну а что же фильм? В Советском Союзе он имел большой успех. Позднее его причислили к классике советского кино и показывали два раза в год по телевидению.

Глава 21

Я пытаюсь уехать

В июле 1945 года — через два месяца после окончания войны — я обратился в отдел виз и регистраций Министерства иностранных дел с просьбой отпустить меня в Америку: мне хотелось повидать престарелую мать и брата. Ответ пришел через год. Мне отказали, причем без объяснения причин.

И все-таки теперь, когда война закончилась, я мог позволить себе думать о будущем, а не только о том, как бы дожить до завтрашнего дня. Я твердо решил уехать из России, но как это сделать? Раньше эта страна, где мне предоставили интересную, хорошо оплачиваемую работу (в Америке о таком можно было только мечтать), привлекала меня, но теперь слишком многое в ней меня не устраивало. Я прожил в Советской России шестнадцать лет. Я отдавал себе отчет в том, что обещание не задерживать меня здесь против воли, данное мне, когда я принимал советское гражданство, ничего не стоит. С каждым годом шансов вернуться в Америку оставалось у меня все меньше. Я это чувствовал. Кремлевская пропаганда на славу поработала над образом угнетенного американского негра Роберта Робинсона, который обрел спасение и свободу в Советском Союзе. А вдруг я скажу миру, что на самом деле все обстоит совершенно не так?! Несмотря на то, что я был абсолютно чист:

контрреволюционной деятельностью не занимался, советский строй не критиковал, Министерство иностранных дел предпочло не рисковать.

Получив отказ, я решил не сдаваться и обратился с просьбой пересмотреть мое дело. Однако мне очень скоро дали понять, что это невозможно. Чиновники и секретари, с которыми я разговаривал, в один голос уверяли меня, что они знать не знают, почему именно мне было отказано, и помочь мне ничем не могут. Кроме того, меня попросили подписать заявление, подтверждающее, что я согласен с решением министерства отказать мне в моей просьбе. Между строчкой для подписи и собственно текстом был оставлен пропуск, куда при желании можно было впечатать все что угодно, тем более что копию этого документа никто не собирался мне выдавать. Разумеется, мне не хотелось ничего подписывать. Я расстроился и так рассердился на советского чиновника, настойчиво подсовывавшего мне бумагу, что больше всего в тот момент мне хотелось стукнуть кулаком по столу и выбросить его пресс-папье в окно или же разорвать бумагу на мелкие кусочки и швырнуть их ему в лицо. Меня охватило такое бессилие — хоть плачь. Пожаловаться? Но кому? Им до меня нет никакого дела. В лучшем случае какой-нибудь бюрократ выслушает мою жалобу, заверит меня, что сделает все от него зависящее, и тут же обо мне забудет.

С большим трудом мне удалось взять себя в руки. Стоило мне тогда на несколько секунд потерять контроль над собой — и прощай, Америка, прощай навсегда, у меня не осталось бы никаких шансов туда вернуться. Меня бы заклеймили как потенциального контрреволюционера, и МВД немедленно усилило бы за мной слежку. Я поступил осмотрительно: подписал бумагу, сохранил репутацию незапятнанной и снова написал заявление с просьбой предоставить мне визу. У меня его, правда, не приняли, поскольку обращаться за разрешением посетить западную страну можно было только раз в год. Начиная с 1945 года я ежегодно подавал бумаги. Двадцать семь попыток за двадцать семь лет, и только один раз забрезжила надежда на возможность поездки.

В 1953 году я получил телеграмму от брата с известием, что мама серьезно больна и очень хочет меня повидать перед смертью. Я был сам не свой от волнения. На этот раз вместо того, чтобы подавать просьбу как обычно и несколько месяцев ждать ответа, я написал письмо в Верховный Совет и отправился на прием к председателю Президиума с телеграммой и письмом в кармане. Я понимал, что смогу повидать мать, только если мой случай будут рассматривать в особом порядке. Я подходил к четырехэтажному кирпичному зданию на углу улицы Калинина и проспекта Карла Маркса со смешанным чувством решимости и обреченности. Открыл высокую массивную дверь и оказался в небольшом пустом вестибюле. На двери висела табличка: «Приемная Председателя Президиума Верховного Совета».

Едва я приоткрыл дверь, как меня оглушил страшный гул. На минуту я подумал, что попал не туда. В просторном зале с высокими потолками стояли и сидели, прямо на полу, человек двести. Некоторые из них громко рыдали, другие молча утирали слезы. Несколько человек бились в истерике. Все, кто находился в правой половине зала, держали в руках какие-то бумажки. В левой половине выстроились две очереди, человек по сорок в каждой. Судя по одежде, здесь были представители всех слоев российского общества. Я тоже встал в очередь, протянувшуюся к деревянной, с матовыми стеклами, перегородке. В перегородке было несколько окошечек, а за ними сидели две женщины. Они выслушивали челобитчиков, читали их заявления и либо сразу отказывали в просьбе, либо принимали ее для дальнейшего рассмотрения и выдавали специальную бумагу. У обладателей этой бумажки по крайней мере оставалась какая-то надежда — чего нельзя было сказать об остальных несчастных.

Когда моя очередь продвинулась, я заметил за перегородкой третью женщину, которая с явным удовольствием распивала чай. Она поймала мой взгляд и подозвала меня: «Чем могу вам помочь?»

Я протянул ей конверт. Адрес на конверте и заявление я специально написал по-английски.

Никто из работавших в приемной английского языка не знал. Женщина за перегородкой нажала кнопку, через несколько минут появился какой-то гигант и пригласил меня следовать за ним. Мы поднялись на второй этаж и вошли в просторный кабинет, где за огромным столом восседал молодой человек лет тридцати.

— В чем дело? — спросил он у моего провожатого.

— У этого гражданина письмо к секретарю Президиума Верховного Совета, — объяснил гигант. Тут только молодой человек посмотрел в мою сторону.

— Добрый день, товарищ секретарь, — обратился я к нему.

— Здравствуйте. Я помощник секретаря. Вы по какому вопросу?

— Моя мать тяжело больна. Я пришел просить председателя Президиума Верховного Совета помочь мне получить визу на Ямайку. (Мама недавно переехала туда из Нью-Йорка.)

Начальник улыбнулся:

— Но председатель не выдает визы.

Я протянул ему письмо и телеграмму. Помощник секретаря и гигант углубились в чтение. Наконец, помощник секретаря сказал:

— Посмотрим, что можно сделать. Обещать ничего не могу. Результаты вам сообщат. Вы свободны.

Через секунду он уже забыл обо мне. Я встал, попрощался (никто мне не ответил) и вышел из кабинета.

50
{"b":"555797","o":1}