Я мысленно сравнил сумму, названную Кларой, с компенсациями, выплаченными другим моим знакомым, и пришел к выводу, что размер компенсации зависит от того положения, которое репрессированный занимал до ареста. С точки зрения властей, ее отец не был достаточно важным человеком, и потому его родным не полагались большие деньги.

Другая моя знакомая, Нина, получила гораздо более значительную компенсацию. Я встретил ее однажды на Центральном телеграфе на улице Горького, где она стояла в очереди вместе с моей хорошей знакомой, Катей. «Ты знаешь, что Нина сегодня счастливейшая из людей? — сказала мне Катя.

«Наверное, вы только что вышли замуж», — предположил я.

«Нет, но для меня это важнее, чем замужество. С мужем можно расстаться, а то, что я получила, будет со мной всегда, если, конечно, я не натворю глупостей».

Катя прервала подругу: «Короче говоря, Боб, несколько недель назад Нина с матерью получили однокомнатную квартиру со всеми удобствами в новом доме. Правда, здорово?»

Повод для радости действительно был, и я пригласил их выпить со мной по чашке чая в ресторане гостиницы «Националь». Катя согласилась и убедила подругу пойти вместе с нами, объяснив, что мне можно доверять, поскольку я советский гражданин и уже больше двадцати пяти лет работаю на одном из крупнейших московских заводов. Как только мы вошли в ресторан, я поймал на себе взгляд сидевшего там мужчины, который заставил меня насторожиться. Выбрал столик подальше от него, усадил своих спутниц и сам сел так, чтобы можно было его видеть. Я убедился, что он не спускает с нас глаз. Мы заказали чай и пирожные, и я сказал Нине тихим голосом: «Как вам повезло получить квартиру в центре Москвы».

«Да, — ответила она, — признаюсь, иногда я думаю, что нам и в самом деле повезло. А иногда, когда я вспоминаю, какую ужасную цену нас заставили за это заплатить и как долго и мучительно мы ее платили, то все теряет смысл. В такие моменты я не способна стереть из памяти страдания, унижения, беспомощность и отчаяние, которые нам с матерью пришлось терпеть двадцать лет. Когда это произошло, мне было шесть, а матери сорок два».

Нина замолчала, и я шепотом попросил ее говорить тише. Она сразу поняла, что я имею в виду, — все мы привыкли жить под колпаком у госбезопасности. Я спросил, не может ли она открыть причину их многолетних страданий. Она посмотрела на Катю, та кивнула ей, и Нина медленно, полушепотом, поведала мне свою историю.

«В 1917 году, когда моему отцу было всего 22 года, он вступил в партию. Он ушел с третьего курса медицинского института и записался в Красную армию. Три года он воевал на фронте. Когда война закончилась, его назначили сначала заместителем комиссара в один из подмосковных гарнизонов, а потом — начальником кремлевского гарнизона и предоставили двухкомнатную квартиру, площадью 48 квадратных метров, на третьем этаже кирпичного дома. Когда мне было два года, он получил разрешение на строительство двухкомнатного дачного домика в пятидесяти километрах от Москвы. Отец строил его своими руками, по выходным в течение двух лет. В 1937 году его арестовали, и мы больше ничего о нем не слышали. Двухкомнатную квартиру у нас отобрали и переселили в двенадцатиметровую комнату в одноэтажном деревянном доме без удобств. Через несколько недель после ареста отца конфисковали нашу дачу. Мама писала жалобы, но ответа не дождалась. Началась жизнь, полная страданий и лишений.

В 1950 году я вышла замуж и переехала к мужу в комнату, которую мы делили с его матерью. Моя мама часто болела, и я считала своим долгом помогать ей. Сначала муж не возражал, когда я уходила к маме и оставалась у нее на ночь, но однажды сказал, что не намерен жить с женщиной, которая больше времени проводит с матерью, чем с ним. Мы развелись, не прожив вместе и трех лет.

И вот в 1957 году нас с мамой неожиданно вызвали в комиссию по реабилитации и сказали, что отец оправдан. И тут же добавили, что он, к сожалению, умер и посмертно награжден орденом “Знак Почета”, а нам предоставляется однокомнатная квартира, площадью в тридцать метров.

Когда мама увидела квартиру, она заплакала — слишком много горя ей пришлось пережить после смерти отца. Сначала у нее все отняли, а теперь за все ее страдания дают хорошее жилье. Беда в том, что мама уже очень больна и стара, плохо видит и едва ходит. Теперь вы понимаете, какую цену мы заплатили?»

В глазах у Нины застыла боль. Я молча кивнул. «Кстати, — добавила она, — забыла вам сказать, что со следующего месяца мать будет получать 160 рублей пенсии. Она сможет лечиться у частного доктора — он тоже пенсионер, который будет внимательнее относиться к ней, чем врачи в нашей районной поликлинике».

Я как мог выразил свое сочувствие. Катя заторопилась на лекцию. Мы направились к выходу: неприятный мужчина все еще сидел за своим столиком, делая вид, что читает какую-то книжку, больше смахивавшую на тетрадь, куда он, наверное, записывал свои ежедневные отчеты для КГБ. Он поймал мой взгляд и тут же отвел глаза.

Подавление венгерского восстания 1956 года ввергло наших рабочих в глубокую тоску, из которой их смогло вывести только потрясшее всех известие. Я был на заводе, когда из репродуктора раздалось: «Внимание! Внимание! Говорит Москва. Работают все радиостанции Советского Союза… 4 октября 1957 года в СССР произведен успешный запуск первого искусственного спутника Земли. Согласно расчетам, время одного полного оборота спутника составит 1 час 35 минут».

Все прекратили работу и стали обсуждать услышанное. Как только рабочие поняли, что речь идет о величайшем достижении советской науки, они принялись аплодировать, хлопать друг друга по плечу, выкрикивать нечто радостно-одобрительное, а некоторые даже пустились в пляс. Многие поглядывали на меня: им было интересно, как американец воспримет сообщение о том, что Советский Союз вырвался в космос раньше Соединенных Штатов. Комсорг Сергей, взобравшись на верстак, призвал всех к тишине. «Товарищи! — сказал он. — Одно я знаю точно. Америка, со всем ее так называемым превосходством в науке и технике, не смогла совершить того, что мы совершили сегодня. Кто с этим поспорит?»

Рабочие не успели выразить Сергею свою поддержку, поскольку в цех позвонили из дирекции и велели всем немедленно явиться в актовый зал на торжественный митинг. В зале царило возбуждение. На сцене собралось все начальство: директор, секретарь райкома партии, партсекретари и комсорги цехов, председатель профкома, главные инженеры, мастера. Были здесь и восемь рабочих-передовиков. Рядом со сценой несколько человек развернули большой, наспех изготовленный транспарант, объявлявший советскую науку самой передовой в мире. Коммунисты и комсомольцы держали над головами плакаты с лозунгами: «Превосходство социализма над капитализмом неоспоримо», «Советский народ! Гордись своими успехами и достижениями!», «Да здравствует наша советская Родина!» Все выступавшие были нам хорошо знакомы по другим собраниям. Они пели хвалу партии и правительству и провозглашали запуск советского спутника главным научным достижением XX века. Национализм опьянил рабочих, и на смену обычным сетованиям на отставание СССР от Соединенных Штатов пришла беззастенчивая похвальба.

Одна из передовых работниц, выйдя на трибуну, зачитала заранее заготовленную речь. «Товарищи, — обратилась она к собравшимся, — с сегодняшнего дня мы уже больше не догоняем Америку. Мы ее перегнали. Как это могло произойти? Только благодаря преимуществам нашей системы, нашего строя. Теперь, когда мы вырвались вперед, не время успокаиваться на достигнутом. Поэтому я призываю всех комсомольцев вступить в социалистическое соревнование. Увеличим производительность труда, снизим брак на 20 процентов, добьемся отличных результатов!» Зал выразил свое одобрение аплодисментами.

Директор завода в своей заключительной речи призвал рабочих удвоить усилия, направленные на ускорение темпов технического развития Советского Союза и обеспечение его еще более замечательных научных побед. Остаток дня принес тридцати пожилым заводским гардеробщикам немалый доход от продажи рабочим третьесортной водки и воблы.