Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Пропавшее письмо таинственным образом возвратилось. Конверт был заклеен — или, правильнее сказать, перезаклеен. Он лежал в том же ящике, хотя и не на том же самом месте, куда я положил его три года назад.

Теперь я окончательно понял, почему последние три года заводское начальство препятствовало моим контактам с любыми приезжавшими к нам иностранцами. Они опасались, что я познакомлюсь с кем-то, кто захочет помочь мне вырваться из советского плена.

Несколько лет спустя, вернувшись из очередного отпуска, я обнаружил пропажу других, чрезвычайно для меня важных документов. Их так никогда и не вернули мне. Очевидно, КГБ посылал ко мне специалиста, способного справиться с американским замком с секретом, а потом тщательно обыскать все мои вещи.

Органы госбезопасности стали еще более активными начиная с середины шестидесятых годов, после того как в октябре 1964 года Леонид Брежнев сменил Никиту Хрущева на посту Первого секретаря ЦК КПСС. Хрущев не прибегал к репрессиям, подобно Сталину, но Брежнев оказался хуже Хрущева и более изощренным, чем Сталин. Вскоре после того как он пришел к власти, он воскресил российскую практику XIX века объявлять сумасшедшими и заключать в психиатрические лечебницы тех, кто осмелился поднять свой голос против режима.

Насколько я знаю, никто в стране не любил Брежнева, даже коммунисты. Он был запойным пьяницей и, говорят, иногда совершенно терял голову и не понимал, что делает. У меня были все основания считать, что мне по-прежнему грозит большая — если не большая — опасность.

Часть IV

От Брежнева до Горбачёва

Глава 30

Вновь в ловушке

Летом 1967 года я получил путевку в дом отдыха, где-то на полпути между Москвой и Ленинградом. В семь утра я вышел из поезда на станции Вышний Волочек. Там отдыхающих ждал специальный автобус, который за тридцать минут довез нас до места. Я прописался, погулял немного и пришел в столовую задолго до полдника.

У отдыхающих, впервые собравшихся за столом, было принято по очереди представляться друг другу, пока все со всеми не перезнакомятся. Начиная с 1951 года, когда советским гражданам строго запретили общаться с иностранцами, со мной предпочитали не знакомиться — ни в столовой, ни в первый вечер на танцплощадке. Поскольку пропаганда против иностранцев не делала различий между настоящими иностранцами и людьми вроде меня, давно уже ставшими законопослушными гражданами СССР, советские люди относились ко всем «не нашим» одинаково грубо, с нескрываемым подозрением. Нередко случалось, что в переполненном вагоне метро два места, справа и слева от меня, пустовали.

В тот раз в доме отдыха я пришел в столовую первым. Когда за мой столик садились другие отдыхающие, я с каждым из них вежливо здоровался, но ни один из них мне не ответил, хотя друг друга они приветствовали.

Примерно через неделю по радио передали сообщение о начале арабо-израильской войны. В нем говорилось, что арабы оказывают героическое сопротивление. На шестой день сообщили, что израильтянам удалось занять большую часть арабских территорий — в значительной степени благодаря военным поставкам из США. Из этого можно было сделать вывод, что Израиль одержал победу в войне. Из репродуктора изливалась злобная антиизраильская пропаганда, но, как ни странно, ожидаемого эффекта она не производила. Хотя, начиная с массового бегства евреев из Москвы 16 октября 1941 года, антисемитизм был широко распространен в Советском Союзе, по сравнению с темнокожими арабами евреи в глазах русских были верхом совершенства. Я понял тогда, что простые русские — в нашем третьеразрядном доме отдыха евреев не оказалось — любят арабов не больше, чем чернокожих. Вечером того дня, когда было объявлено о победе Израиля, мои соседи по комнате бросили вызов официальной проарабской, антиизраильской пропаганде и беззастенчиво распили бутылку за победу евреев. По возвращении в Москву я и там заметил антиарабские, произраильские настроения.

Через несколько дней после окончания Шестидневной войны ко мне подошел молодой человек лет двадцати пяти — тридцати в военной форме. Я его давно заметил: первые несколько дней в нашем доме отдыха он был в одиночестве, а потом прогуливался с молодой женщиной. Дело было после завтрака. Он поздоровался, поинтересовался моим мнением о погоде и, не дождавшись ответа, сказал:

— А вы свободно говорите по-русски. Как давно вы в Советском Союзе?

— Больше десяти лет, — ответил я, не желая вдаваться в подробности.

— Вы хотите сказать, что так здорово выучили наш язык всего за десять лет?! Кстати, меня зовут Петр, можете называть меня Петя. А вас как?

— Боб.

Я обратил внимание на его погоны: летчик.

Петя спросил, какие у меня планы на утро. Я собирался почитать где-нибудь на свежем воздухе, и он предложил составить мне компанию. Отказать ему я не мог. Во время прогулки Петя засыпал меня вопросами, которые русские обычно задают иностранцу — или тому, кого считают иностранцем: откуда я, как попал в Советский Союз, зачем приехал, учился ли в Москве, сколько мне лет, женат ли и так далее.

Я рассказал ему, что я инструментальщик, приехал по приглашению советского правительства обучать молодежь профессии слесаря-инструментальщика. Он удивился:

— Обучать чему?

— Профессии слесаря-инструментальщика, — повторил я. Петя остановился и посмотрел на меня круглыми от удивления глазами.

— Но как же так? Мы же знаем, что людям вашей расы в США не дают даже грамоте учиться. А вы мне говорите, что наше правительство пригласило вас учить нашу молодежь. Не могу в толк взять.

— Простите, — сказал я в ответ, — похож я на неграмотного?

— Нет-нет. В том-то и дело. Я решил, что вы получили образование у нас, потому что вы здесь уже несколько лет, да еще и по-русски говорите. А вы мне рассказываете, что приехали к нам уже как профессиональный рабочий.

Он испытующе посмотрел на меня:

— Значит, вы считаете, что нас обманывают?

— Я этого не говорил. Может быть, тот, кто вас учил, забыл объяснить несколько важных вещей. Вот и все.

Петя с любопытством расспрашивал меня о Соединенных Штатах. Я рассказал то, что знал, и каждый раз повторял, что говорю об Америке, какой она была почти сорок лет назад, а не о той, какая она сейчас. Следующие несколько дней он частенько поджидал меня возле столовой. Мы гуляли, и я рассказывал ему об Америке. Однажды он подошел ко мне после ужина и сказал: «Мне очень нужно с тобой поговорить. Давай пойдем куда-нибудь, где нам не помешают».

Я согласился. Пока мы шли, я попросил Петю немного рассказать о себе. Он родился в деревне под Калинином, служил в авиации — три раза в неделю летал из Калинина в Одессу и обратно. У него была жена и пятилетний сын. Неожиданно Петя сказал: «Я бы хотел, чтобы ты заехал к нам, когда будешь возвращаться после отпуска домой, — Калинин-то по дороге. От нас в Москву ходят четыре электрички в день. Можешь приехать к нам пораньше, провести несколько часов, а потом я помогу тебе поменять билет и посажу на восьмичасовой поезд. Обязательно приезжай. Запиши мой адрес».

Я ответил уклончиво. Через несколько минут, когда мы подошли к большому поваленному дереву, Петя остановился. Оглядевшись по сторонам, словно желая удостовериться, что нас никто не слышит, он опустил глаза и тихим голосом проговорил: «Боб, последние несколько дней меня мучают два вопроса. Как ты, наверное, знаешь, мы помогаем Египту оружием и вот уже четыре года посылаем туда наших военных специалистов. С другой стороны — Америка вооружает Израиль. И теперь израильтяне разгромили египетскую армию и захватили какие-то территории. Боюсь, что если мы будем и дальше вооружать Египет, дело кончится конфронтацией с Америкой. Может, я пессимист, но боюсь, что для нас это катастрофа. Ты прожил часть жизни за границей, а часть — у нас. Как ты думаешь, мы действительно можем ввязаться в конфликт с Америкой из-за чужих интересов? По-моему, так нам хватит помогать этим арабам. А ты как считаешь?»

72
{"b":"555797","o":1}