И все же, опасаясь возможной негативной реакции США, советское правительство отказалось от весьма выгодной с пропагандистской точки зрения роли инициатора мирного процесса. Право сделать первый ход предоставило союзникам, да и то на уровне командующих северо-корейской армией и китайских «добровольцев».

28 марта Ким Ир Сен и Пын Дехуай неожиданно сочли необходимым все-таки ответить согласием на предложение, направленное им еще месяц назад главнокомандующим объединенными силами ООН в Корее генералом Марком Кларком. На то самое, в котором предлагалось провести скромную, чисто гуманную и ни к чему не обязывающую акцию — обмен ранеными и больными военнопленными. Казалось, на этом можно было бы и ограничиться, не торопить развитие событий. Однако для того, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в конечной цели коммунистического блока, переписку военачальников тотчас же подкрепили и вполне официально, на государственном у ровне.

30 марта министр иностранных дел КНР Чжоу Энлай призвал обе воюющие стороны «приступить к поискам полного решения вопроса о военнопленных». В тот же день и Ким Ир Сен, на этот раз как премьер-министр КНДР, развил инициативу. Предложил возобновить в Паньмыньчжоне прерванные полгода назад переговоры, но не ограничивать их важной, однако частной проблемой, а сосредоточить внимание на главном — «немедленном прекращении войны в Корее»[793].

После того, как в Москве стало известно о согласии Кларка направить делегацию в Паньмыньчжон, с далеко идущим по смыслу заявлением выступил Молотов. Он не только приветствовал намеченную встречу двух сторон — «Советское правительство выражает свою полную солидарность с этим благородным актом правительства КНР и правительства КНДР и не сомневается в том, что этот акт получит горячую поддержку со стороны народов всего мира». Счел он теперь возможным объявить и о решающем: «Советское правительство выражает уверенность, что это предложение будет правильно понято правительством Соединенных Штатов Америки. Советское правительство неизменно поддерживало все шаги, направленные на установление перемирия и на прекращении войны в Корее»[794].

Столь однозначно выраженную позицию СССР по самой острой, хотя и одной из многих нерешенных международных проблем, Запад не мог рассматривать без учета выступлений Маленкова 9 и 15 марта. Должен был признать, что в отношениях между блоками действительно наметилась новая эра. И чтобы окончательно убедиться в том, проверить, насколько далеко Кремль готов идти по пути переговоров, применил старую, испытанную многократно дипломатическую тактику зондажа.

Первым начал действовать министр иностранных дел Великобритании Иден. Воспользовавшись благоприятно выглядевшей ситуацией, он обратился к Молотову за содействием в освобождении нескольких британских подданных, случайно оказавшихся в зоне боевых действий в первые дни войны и интернированных в Северной Корее. Кремлевское руководство с пониманием отнеслось к такой просьбе, и вскоре все британцы (небезынтересно, среди них находился и будущий известный советский разведчик Чарлз Блейк) оказались в Москве. 11 апреля посол Гайскон в очередной раз посетил Молотова. Формальной причиной визита явилась необходимость передать личное послание Идена, которое он только что доставил из Лондона. Вместе с тем Гайскон устно сообщил и оценку главы Форейн оффис развития событий. «Иден неоднократно подчеркивал, — отметил посол, — свое стремление к улучшению отношений с Советским Союзом, которое, по его мнению, также наблюдается и с Вашей стороны. Способ достижения этого Иден видит в разрешении сначала небольших проблем в наших отношениях». И к тем вполне приемлемым проблемам, нуждавшимся в решении и о которых и шла речь в послании, добавил еще одну. Просьбу вывезти бывших интернированных самолетом королевских ВВС. Иными словами, разрешить посадку и взлет в столице СССР британского военного самолета. Согласие на это Молотов дал сразу же[795].

Сходную позицию выжидания занял и Дуайт Эйзенхауэр. 16 апреля в вашингтонском отеле «Статлер», на традиционном заседании Американского общества редакторов газет, он выступил с речью «Шанс для мира». В ней, ставшей своеобразным ответом Маленкову, президент США выразил и свой взгляд на происшедшие за последнее время перемены, и связанные с ними свои ожидания.

«Теперь к власти в Советском Союзе пришло новое руководство, — сказал в частности Эйзенхауэр. — Его связи с прошлым, какими сильными они ни были, не могут полностью связать его. Его будущее в значительной мере зависит от него самого. Новое советское руководство имеет сейчас драгоценную возможность осознать вместе с остальным миром, какая создалась ответственность, и помочь повернуть ход истории.

Сделает ли оно это? Мы еще этого не знаем. Недавние заявления и жесты советских руководителей в известной мере показывают, что они, быть может, признают возможность этого момента.

Мы приветствуем каждый честный акт мира. Нас не интересует одна лишь риторика. Нас интересует только искренность миролюбивой цели, подкрепленная делом. Возможности для таких дел многочисленны…»

На том и кончалось все сходство, вся общность позиций Эйзенхауэра и Идена. В отличие от последнего, президент США счел возможным для себя оговорить как непременное предварительное условие, бесспорное доказательство миролюбия советского правительства разрешение не частных вопросов двухсторонних отношений, а глобальных проблем, что зависело не только от воли Кремля, его устремлений.

Среди «конкретных дел» Эйзенхауэр назвал такие, завершения которых добивалась, и притом весьма давно, именно Москва, а не Вашингтон: подготовка мирных договоров с Австрией и единой Германией; органически связанное с ними освобождение немецких военнопленных, все еще остававшихся в СССР; заключение «почетного перемирия» в Корее. Вместе с тем, почему-то от советского руководства потребовал президент США и то, к чему Кремль тогда еще не имел ни малейшего отношения — «прекращения прямых и косвенных посягательств на безопасность Индокитая и Малайи». Наконец, даже вышел за допустимые рамки межгосударственных отношений, возжелав, чтобы Советский Союз обеспечил «полную независимость народов Восточной Европы».

В обмен на уступки со стороны СССР по этим пунктам, Эйзенхауэр готов был заключить соглашение об ограничении вооружений и по контролю за производством ядерной энергии, чтобы обеспечить «запрет ядерного оружия»[796].

Познакомившись с подобным текстом, даже неискушенный в вопросах международных отношений человек понимал: речь все еще ведется с позиции силы. Программа американского президента более напоминает ультиматум поверженному противнику, нежели конструктивный и равноправный диалог. И все же советское руководство, решившее любой ценой добиться разрядки, не только не отказалось от миролюбивого курса, но и продолжало подтверждать верность ему.

20 апреля, при вручении верительных грамот новым послом США в Москве Чарлзом Э. Боленом, Ворошилов многозначительно подчеркнул: «советская внешняя политика является политикой мира и зиждется на неукоснительном соблюдении договоров и соглашений, заключенных Советским Союзом с другими государствами»; выразил уверенность, что «все вопросы, требующие урегулирования между Соединенными Штатами Америки и Союзом Советских Социалистических Республик могут быть разрешены дружественным образом»[797].

22 апреля все советские газеты опубликовали принятые неделей раньше президиумом ЦК «Призывы к 1 мая». Первой в них шла традиционная, обязательная именно как начало, здравица в честь самого праздника трудящихся. Второе же место занимал призыв в формулировке Маленкова: «Нет такого спорного или нерешенного вопроса, который не мог бы быть разрешен мирным путем на основе взаимной договоренности заинтересованных сторон».