Разумеется, оба претендента на единоличное лидерство сделали все, чтобы предельно обезопасить, подстраховать себя в новых структурах. Добились включения в каждую «тройку» соперника — как своеобразный противовес — «своих» людей. Таковыми следует считать Хрущева и Суслова, оказавшихся тогда в силу большой политической игры сторонниками Берии, и Сабурова, без сомнения защищавшего интересы Маленкова. Ориентацию Булганина, Пегова, и Первухина однозначно определить пока весьма трудно.
Булганин, скорее всего, остался фигурой относительно нейтральной, самостоятельной и, быть может, являлся альтер эго Сталина, как то было в «триумвирате» 1951 года. Пегов, судя по его чисто партийной, аппаратной карьере, в большей степени должен был защищать позиции Маленкова, а Первухин, долгие годы связанный работой прежде всего с Берией, мог в то время рассматриваться сторонником прежнего шефа.
Именно такая структура власти и ее персональный состав, призванные привести к хотя бы временной стабилизации, на деле лишь осложнили ситуацию. Обострили скрытную, закулисную борьбу за ключевой пост — председателя Совета Министров СССР. Тот самый, который почти уже получил Берия, который он стремился удержать, но на который с не меньшим основанием претендовал и Маленков. Претендовал по нескольким причинам. Во-первых, он оставался не просто сторонником, но и основным борцом за изменение функций партии и ее аппарата — предельно возможного понижения их роли в жизни страны, ограничения их влияния на государственные структуры. Во-вторых, как и Берия, достаточно хорошо понимал, что пост главы правительства дает управлять министерствами иностранных дел, госбезопасности, обороны, внутренних дел, без чего проводить какую-либо самостоятельную политику невозможно. В-третьих, как и Берия, исходил из устоявшейся за десять лет традиции, что именно должность председателя СМ СССР свидетельствует о реальной полной власти. Ведь начиная с мая 1941 года Сталин подписывал документы только как глава правительства, а не первых секретарь ЦК. И как глава правительства председательствовал на заседаниях ПБ.
В сложившемся некоем подобии «двуумвирата» для Маленкова компромисс вроде бы на невыгодных условиях — согласие ограничиться постом первого секретаря партии, все же принес небольшой перевес. Сохранявшаяся «руководящая роль» партии, а, следовательно, и ее аппарата, позволяла Георгию Максимилиановичу надеяться, что в нужный момент он сумеет добиться желанного. Партийная должность и создаст потенциальную возможность занять, но уже вполне официально, гласно, пост главы правительства, сохранив за собою и контроль за партаппаратом. Наверное, чтобы гарантировать успех в задуманном, согласился с введением Булганина, продолжавшего как член президиума ЦК курировать министерство обороны, в одну из своих «троек». Исключал, тем самым, постоянные контакты и сговор Берии с Булганиным. Маленков надеялся, как можно догадываться, использовать армию как решающий инструмент борьбы за власть. Но только в будущем. Настоящее требовало иного.
Как можно предполагать, ни Маленков, ни Берия на поддержку кого-либо из вошедших в теперь лишь два рабочих органа партии особенно не рассчитывали. Ключевое значение придавали МГБ, стремясь всеми доступными способами добиться подчинения его аппарата только себе. Еще летом 1951 года, при отстранении Абакумова, Маленков попытался единственно возможным способом поставить госбезопасность под свой полный контроль. О том свидетельствовало не только утверждение министром Игнатьева, партфункционера, давно и прочно связанного с Георгием Максимилиановичем, но и более значимое. Выраженное в «Закрытом письме ЦК ВКП(б)» от 3 июля 1951 года, «О неблагополучном положении в министерстве государственной безопасности»:
«ЦК ВКП(б) надеется, что коммунисты, работающие в органах МГБ, не пожалеют сил для того, чтобы с полным сознанием своего долга и ответственности перед советским народом, партией и правительством, на основе большевистской критики, при помощи и под руководством ЦК компартий союзных республик, областных (краевых) и городских комитетов партии (выделено мною. — Ю. Ж.) быстро покончить с недостатками в работе органов МГБ, навести в них большевистский порядок, повысить партийность в работе чекистов, обеспечить неуклонное и точное выполнение органами МГБ законов нашего государства, директив партии, правительства»[764].
В еще большей степени о том свидетельствовали и казавшиеся весьма странными события, связанные со старой, давно сложившейся службой охраны высших должностных лиц страны, являвшейся по сути самостоятельной структурой внутри МГБ. 22 апреля решением ПБ была образована комиссия под председательством Маленкова для расследования положения в Главном управлении охраны (ГУО) МГБ. 29 апреля 1952 года, еще до завершения ее работы, с должности начальника ГУО отстранили Н. С. Власика. Спустя одиннадцать дней арестовали его первого заместителя полковника В. С. Лынько. А 19 мая ПБ утвердило текст постановления ЦК КПСС. Власика, генерал-лейтенанта, назначили — что демонстрировало большее, нежели просто понижение, заместителем начальника небольшого исправительно-трудового лагеря для ссыльных «Баженовский» в городе Асбест Свердловской области. Само ГУО реорганизовали в управление, одновременно сократив штаты с 14 тысяч человек до 3 тысяч. При этом упразднили все хозяйственные структуры УО, включая автотранспортные (исключение составил лишь гараж особого назначения) и по снабжению боеприпасами, отделы, ведавшие обеспечением безопасности зданий ЦК ВКП(б), СМ СССР, Генштаба, МИД, правительственных залов на железнодорожных вокзалах, трасс — московских улиц и пригородных шоссе, по которым регулярно ездили члены узкого руководства, правительственной связью, управление по охране государственных дач на Черноморском побережье Кавказа. Последнее, кстати и объясняет, почему же Сталин в конце 1952 года впервые после войны провел отпуск под Москвой, на своей «Ближней».
28 июня в адмотдел ЦК поступила записка начальника управления МГБ по Львовской области Строкача. Ею автор уведомлял, что его коллеги по республиканскому министерству пытаются взять под свое наблюдение работу местных партийных органов. Документ призван был стать весомым доказательством того что Берия, оправившись от удара, нанесенного ему «мингрельским» и «грузинским» делами, перешел в контратаку. Маленков сумел использовать записку Строкача, правда, несколько своеобразно.
11 июля ПБ утвердило текст постановления ЦК «О неблагополучном положении в МГБ». Потребовало им от министра Игнатьева незамедлительно «вскрыть существующую среди врачей группу, проводящую вредительскую работу против руководителей партии и государства». Установить состав и ближайшие цели той самой «группы», на которую якобы вышел Абакумов при аресте профессора Этингера. Старому и, казалось, забытому «делу» дали ход, использовав поднятую из архива докладную записку врача Л. Ф. Тимашук.
Еще 28 августа 1948 года Тимашук, тогда заведовавшую кардиологическим кабинетом кремлевской поликлиники, самолетом доставили на Валдай, где проводил отпуск А. А. Жданов. Проведя обследование, Тимашук установила, что у Андрея Александровича инфаркт. Однако прибывшие вместе с нею начальник Лечсанупра Кремля П. И. Егоров, профессора В. Н. Виноградов и В. X. Василенко, а также постоянно находившийся при Жданове его лечащий врач Г. И. Майоров поставили иной диагноз — гипертоническая болезнь. 29 августа Тимашук снова сделала Жданову электрокардиограмму, укрепившись в прежнем заключении, но по требованию Егорова и Майорова вынуждена была письменно подтвердить не свой, а их диагноз. Тут же, дабы обезопасить свой авторитет, и написала докладную записку на имя Власика и передала ее начальнику охраны Жданова подполковнику А. М. Белову. Тот незамедлительно отвез ее в Москву и передал В. С. Лынько. Далее и произошло то самое, что впоследствии и породило «дело кремлевских врачей».
Лынько доложил о происшедшем Абакумову, но было уже поздно. 30 августа Жданов умер. И все же б сентября руководство Лечсанупра вынуждено было провести большой консилиум, в котором участвовали П. И. Егоров, В. Н. Виноградов, В. X. Василенко, Г. И. Майоров, A. Н. Федоров, некоторые иные. Отстаивая честь мундира, они вновь подтвердили, что смерть А. А. Жданова стала результатом именно гипертонической болезни. На следующий день дискредитированная Тимашук была уволена из Лечсанупра. А 22 сентября Власик совершил роковое для себя и многих других. На первом листе стенограммы консилиума сделал запись; «Министру доложено, что т. Поскребышев прочитал и считает, что диагноз правильный, а т. Тимашук не права». Тем определил круг тех, кто и стал спустя четыре года обвиняемыми по «делу кремлевских врачей».
