— Конечно же, Пряхину! — подсказала заведующая. — Она полностью в курсе всех дел.

— Лариса рекомендует вместо себя Пряхину. Да, да, именно Элеонору, бывшую 8-01. Особых ЦУ не будет, но главное внимание — на усовершенствованный вариант 154-го «эс» и группу «эф». Строго требуй, строго. Там, по-моему, кое-кому надо премии срезать, а кому-то третий режим на четвертый заменить. Решай своей властью, даю карт-бланш! Все, до девяти меня нет ни для кого, и точка. Сама без пяти девять позвонишь, уточнишь, буду я на планерке или нет. Все, спасибо за внимание.

— Чудный кофе! — похвалила Лариса Григорьевна. — Вы, Владимир Николаевич, изумительно варите.

— Ага, — поддакнула Полина, — так и хочется хоть глоточек выпить, а вы не даете…

— Тебе надо выспаться, деточка, а не взбадриваться. И вообще, пока томографию не сделаем и не убедимся, что у тебя в головушке все нормально, я тебе даже минералку с большим содержанием углекислого газа пить не разрешу. Только оптимально кондиционированную питьевую воду.

— «Я пью, а потом писаю!» — процитировала Полина давнишнюю рекламу.

— Ничего не поделаешь, — улыбнулась зав. 8-м сектором, — физиологию, к сожалению, придумала не я и, увы, даже не профессор Баринов. Наверняка если б он был на месте господа бога, то полностью отказался бы от биологических носителей и перегрузил бы рациональное содержимое человеческих мозгов в компактные суперкомпьютеры, а для транспортировки компьютеров соорудил бы нечто механическое на гусеничном ходу.

— Должен вам заметить, мадам, — ухмыльнулся профессор, — что, если бы не ирония, которую вы вложили в свои сентенции, можно было бы с вами всерьез подискутировать на футурологические темы. Тем более что пока СППК молчит, Полина в релаксации и нам остается только ждать исхода событий. Самое время, чтоб просто так почесать языки.

— Обожаю бессодержательные дискуссии! — порадовалась Лариса Григорьевна.

— Бессодержательных дискуссий не бывает, — Баринов назидательно поднял палец. — Даже если вам лично кажется, что мы толчем воду в ступе. Между прочим, вы, мадам, иронизируя по моему адресу, затронули весьма важную проблему, которую, вероятно, придется всерьез решать в весьма близком будущем.

— Вы это серьезно, Сергей Сергеевич? — изумилась Лариса. — Вы что, действительно считаете, что нам пора пересаживаться в компьютеры?

— Я считаю, что к этому надо всерьез готовиться, — улыбнулся Баринов. — Ибо возможно, что это станет печальной необходимостью. Не знаю, правда, как скоро, но не поручусь, что у нас в запасе все третье тысячелетие.

— Правда? — недоверчиво захлопала глазками Полина.

— Утверждать, конечно, не берусь, — Сергей Сергеевич вздохнул. — Но могу сказать, что при неконтролируемом росте производства и потребления задача ликвидировать сибирские, северные и дальневосточные леса может быть реализована уже в ближайшие двести лет. С юга помогут степи, с севера — тундра. На земле кислорода убавится процентов на двадцать, а то и больше. Так что рано или поздно, но человечество окажется перед непосредственной угрозой гибели как биологический вид.

— И вот тут-то и понадобятся ваши компьютеры на гусеничном ходу? — нахмурилась Лариса Григорьевна.

— Ну, гусеничный ход — это вы сами придумали. Хотя, в принципе, вся ужасно сложная, ненадежная и крайне уязвимая биологическая система от черепа до пяток нужна всего лишь для обеспечения деятельности мозга. Ее уже сейчас вполне можно было бы заменить чем-то электромеханическим. Если б, конечно, можно было как-то состыковать живую ткань с металлом или пластиком. Наверно, можно, в принципе, и этого добиться, хотя, на мой взгляд, это бесперспективное направление, потому что живой мозг все равно будет подвержен законам старения. Радикально покончить с этой проблемой можно, только переведя интеллект на неживую основу. То есть, как справедливо заметила Лариса Григорьевна, перегрузить человеческую память в компьютер. А уж какую ему ходовую часть поставить — это будет зависеть от конкретных задач. Можно шагающую, можно гусеничную или колесную, а можно и на турбовинтовых двигателях с крыльями перемещаться.

— Лихо, — заметил Комаров. — Значит, если гарантийный срок подходит к концу — переписал все со старой машины в новую и продолжай трудиться дальше?

— Так точно, — кивнул Баринов, — до истечения следующего гарантийного срока. Но самое главное даже не в таком «техническом бессмертии». Тут ведь новые возможности открываются. Вот допустим, что сейчас бывает сплошь и рядом: живет ученый человек, занимается какой-то проблемой, думает, ломает голову, что-то записывает, что-то нет, а потом — хлоп! — и помирает. Что записано на бумагу или там на диск компьютера — остается. Другие люди с этим знакомятся, изучают — и глядишь, достигают того результата, о котором мечтал покойный предшественник. Но ведь не все мысли, иной раз даже гениальные, попадают на бумагу или на дискету. Они там, в голове, в мозгу, в каких-то биологических ячейках хранятся. И со смертью человека все это для остального человечества безвозвратно пропадает. Начисто! Вот что обидно и досадно. Кому-то другому приходится проходить весь путь сызнова только для того, чтобы подобраться к тому же самому, о чем некий товарищ еще сто лет назад догадывался!

— Колоссально! — воскликнула Полина с явным сарказмом. — Одно жалко: никому из этих монстров не удастся даже понюхать этот чудесный кофе, сваренный Владимиром Николаевичем!

— Кто про что, а вшивый — про баню… — процедила Лариса Григорьевна.

Примерно в то время, когда в ЦТМО произносились эти фразы, Болт со своими людьми оказался в непосредственной близости от вертолетной площадки. До окраины кишлака отсюда было километра полтора.

Площадка представляла собой неправильный четырехугольник, площадью метров сто на полтораста, расчищенный от валунов и больших камней и засыпанный утрамбованным гравием. Поблизости от площадки, за четырехметровым каменно-грунтовым валом находилось несколько вкопанных в почву цистерн с авиационным керосином. Поверх вала была натянута маскировочная сетка. Вокруг площадки громоздились валуны, между которыми кое-где проглядывала колючая проволока.

Со стороны кишлака в камнях устроили узкий проезд со шлагбаумом. Около шлагбаума стояла глинобитная будка, обложенная мешками с песком, а рядом с ней — пятиметровая деревянная вышка с небольшим прожектором. Поскольку уже рассвело, часовые прожектор выключили. Около шлагбаума прохаживался талиб с «АК-47», в цадаре, наброшенном на голову и плечи поверх чалмы, овчинной душегрейке без рукавов, утеплявшей суконную гимнастерку, доставшуюся небось еще от армии ДРА, и широких шальварах почти что запорожского образца, заправленных, как ни странно, в советские хромовые сапоги. На верхней площадке вышки, тоже обложенной мешками с песком, маячил еще один талибанский воитель, кутавшийся в овчинную шубу-постин и опустивший клапана серой советской ушанки. Этому товарищу для охраны и обороны поста доверили «ПК» на треноге. В караульной будке вряд ли могло находиться больше пяти человек.

Мир-Мазар тянулся уступами по пологому склону горы. Около одного из домов, рядом с дувалом, маячил знакомый «пазик»-«бурбухай», а также кучковалось человек сто народу.

— Вот дом Мирджана, — сказал Доврон, хотя все уже и так догадались. — Карим-хаджи с родственниками, наверно, уже чай попили и сейчас ждут, когда все Мирджановы родичи соберутся. Тогда всей толпой пойдут на хашар. Наверно, тот мужик, которого вы ждете, с ними не пойдет, да?

— Фиг его знает, — проворчал Болт, — может, пойдет, а может, и нет. Знать бы, где они дом ставить собрались…

— В смысле, где сын Мирджана Самат с дочкой Карима-хаджи Буткый будут жить? — переспросил Доврон. — Это я знаю. Где-то вон там, на горке. Погляди в бинокль, там, наверно, тоже собираются.

— Точно, — подтвердил Болт. — Там тоже человек двадцать дожидается.

— Конечно, — усмехнулся Доврон. — Они высоко живут, им ближе сразу на место прийти. Зачем сперва вниз спускаться?! Не надо.