• Это объясняет, почему только семьдесят лет спустя стало известно, откуда взялся револьвер, произведший роковой выстрел, притом что во время тех событий это должно было быть известно многим. Револьверы являлись редкостью в сельской Франции,[148] а в небольшом Овере многие были знакомы и с Гюставом Раву, человеком вполне светским, и с Рене Секретаном, любителем демонстрировать револьвер, и знали об экзотическом оружии, принадлежавшем хозяину пансиона. В своих первых показаниях в связи со смертью Винсента дочь Раву, Аделин, ни разу не упоминала, что ее отец как-то связан с тем самым кольтом. Когда в шестидесятые годы она наконец призналась в этом, то о Рене Секретане не сказала ни слова – вместо этого Аделин утверждала, будто ее отец дал револьвер Винсенту по его просьбе, чтобы распугивать ворон. История эта была придумана (возможно, самим Раву), чтобы объяснить жандармам, как револьвер оказался замешанным в роковой ситуации. Хозяин пансиона пытался, во-первых, скрыть свою вину за то, что дал оружие в руки подростку, известному своей агрессивностью, и, во-вторых, защитить братьев Секретан от затяжного расследования, чреватого неприятными последствиями, и даже от суда (ведь их богатый отец был выгодным клиентом заведения Раву). Сам он почти наверняка не сомневался, что происшедшее стало результатом либо несчастного случая, либо, что еще хуже, приведшей к трагическим последствиям подростковой шалости.
• И наконец, данная реконструкция объясняет, почему Винсент, по словам очевидцев, весьма нерешительно и странно, с неким равнодушием и неохотой, «признался» в попытке свести счеты с жизнью. Когда жандармы прямо спросили его: «Вы намеревались совершить самоубийство?» – он ответил нерешительно: «Да, наверное».[149] Когда же ему сообщили, что попытка покончить с собой является преступлением, его, казалось, беспокоило скорее то, чтобы никого, кроме него, не обвинили, нежели угроза самому оказаться обвиняемым. «Никого не вините, – ответил он, – я сам хотел себя убить».[150] Почему Винсент так настаивал, что действовал в одиночку? Ведь самоубийцы, как правило, принимают решение и лишают себя жизни без свидетелей. Почему он просил жандармов никого «не винить» и настаивал на том, что лично несет ответственность за все случившееся? Первоначальное и необъяснимое нежелание указать на присутствие при выстреле кого-то еще указывает на намерение – даже решимость – оградить братьев Секретан от любых подозрений относительно их участия в происшествии.[151]
Но почему Винсент готов был пойти на все, чтобы защитить братьев Секретан, особенно своего мучителя Рене, от расспросов полиции и, возможно, от уголовного преследования? Почему с такой настойчивостью «признавался», будто стрелял в себя, пытаясь покончить жизнь самоубийством, когда на деле оказался жертвой несчастного случая, если не убийства?
Ответ, как нам кажется, заключается в том, что Винсент жаждал смерти. «Бедняга, жизнь не была особенно щедра к нему, – писал Тео жене, проводя последние часы у постели умирающего брата, – и никаких иллюзий он больше не питает. Он был одинок, и порой это было для него невыносимо».[152] Эмиль Бернар, приехавший в Овер на похороны, свидетельствовал, что Винсент выражал «желание умереть».[153] Доктор Поль Гаше – еще один из тех, кто видел Ван Гога на смертном одре, – спустя всего две недели после похорон с восхищением писал Тео о «королевском презрении [Винсента] к жизни»[154] и сравнивал уход Ван Гога с тем, как принимали смерть мученики. Да и сам художник писал когда-то: «Я не стану намеренно искать смерти… но не буду пытаться избежать ее, если она придет».[155]
Будь то случайно, по недосмотру или злому умыслу, Рене Секретан мог подарить Винсенту долгожданное избавление, которого тот жаждал, но не был в состоянии или не хотел дать себе сам, ведь всю жизнь он отрицал самоубийство, называя его «трусостью» и «поступком бесчестного человека».[156] Только что вернувшись из Парижа, где ему весьма болезненно дали понять, каким бременем он стал для Тео и его молодой семьи, Винсент, вне всякого сомнения, подумывал, как бы ему «отстраниться» – как когда-то он исчез из Парижа в 1888 г. – и избавить брата от дальнейших душевных мук (см. главу 29).
Учитывая все это, Винсент, вполне вероятно, не видел причин обрекать Секретанов – даже хулигана Рене – на официальное расследование и публичный позор за то, что они оказали ему услугу.
Наша реконструкция во многом опирается на интервью, данные Рене Секретаном Виктору Дуато в 1956 и 1957 гг. (в 1957 г. в возрасте восьмидесяти трех лет Рене скончался).[157] Если старший брат Гастон,[158] с его тягой к прекрасному, стал впоследствии довольно известным певцом кабаре, писал песни для кино в двадцатые и тридцатые годы[159] и даже снялся в нескольких фильмах,[160] то жизнь Рене была далека от искусства. После буйной юности он остепенился, разбогател, стал уважаемым членом общества, сделал карьеру банкира, имел собственное дело, взял немало призов за стрельбу.[161]
Несмотря на преклонные годы, Рене оказался отличным рассказчиком. По свидетельству Дуато, который не раз встречался с ним и обменивался письмами, Секретан до конца жизни оставался в прекрасной физической форме и здравом уме.[162] В отличие от многих очевидцев Рене впервые рассказал о последних днях Винсента спустя годы после того, как художник стал знаменитым. Он решился на интервью не для того, чтобы связать свое имя с легендарным художником и ухватить кусочек его бессмертной славы, но с целью восстановить истину. Секретан прочел в журнале «Пари-матч» статью о выходе фильма «Жажда жизни» с фотографией Кирка Дугласа в роли Винсента Ван Гога. Вид пышущего здоровьем красавца Дугласа настолько задел чувства Рене, что тот просто не смог больше молчать. Актер на фото «не имел никакого сходства с нашим другом, который больше был похож на бродягу, только в ботинках», – признавался он Дуато.[163] Рассказанное Рене в целом не только противоречит тому, как эту историю, следуя духу своего времени, показывали Стоун и Голливуд, но и изобилует убедительными деталями, поражает внутренней достоверностью. Все изложенные Секретаном факты можно проверить независимо друг от друга, при этом он совершенно не стремится представить себя в лучшем свете или приукрасить свои поступки. На самом деле Секретан часто уличает себя – вольно и невольно.
Но как бы то ни было, хотя Рене невероятно откровенно рассказал о своем агрессивном и жестоком поведении по отношению к Винсенту, он так и не признался в непосредственном участии в истории с роковым выстрелом 27 июля 1890 г. Относительно событий того дня Рене поведал Дуато, что Винсент стащил револьвер у него из рюкзака; он также смутно помнил, как они с Гастоном уехали в Нормандию на семейную виллу где-то в июле, а про смерть Винсента он якобы узнал из заметки в одной из главных парижских газет.[164] В какой – он не мог вспомнить, и никаких статей подобного рода в печати тех лет пока не обнаружено. Тем не менее все сказанное Рене Секретаном на этот счет лишено последовательности и убедительности, присущей остальной части его рассказа. Среди множества воспоминаний именно здесь проявляется осторожность человека, который знает, что его слова будут зафиксированы. Так, например, в одном из интервью Дуато Секретан утверждает, что носил рюкзак (с тяжелым револьвером) повсюду, куда бы ни направлялся, – и при этом до отъезда в Нормандию так и не заметил, что оружия там уже нет. В другом интервью он высказывает предположение, будто Винсент стащил у него кольт в тот самый день, таким образом получается, что сам он в этот момент находился в Овере.[165]
