В прошлом Винсенту всегда удавалось удержаться на краю пропасти: в Боринаже он придумал себе новую жизнь в художественном братстве с Тео; в Дренте – убеждал Тео приехать к нему на пустошь; в Антверпене – планировал, как присоединится к брату в Париже. Но к Рождеству 1888 г. все пути к спасению были ему заказаны. Два года совместной жизни чуть не стоили Тео жизни, и груз вины за это тяжкой ношей давил на плечи Винсента. Даже теперь поучительный пример братьев Земгано, которые расстались, чтобы выжить, продолжал тяготить старшего Ван Гога. Винсент уехал из Парижа, чтобы спасти Тео; назад возвращаться было нельзя. Тео тоже не стал бы приезжать к нему. Остатки фантазий на тему совместной жизни растаяли, когда Тео перестал поддерживать безнадежное южное предприятие брата и предпочел ему новую звезду мансарды – Гогена.

Новости, достигшие Арля к 23 декабря, лишь подтвердили ощущение Винсента, что его бросили: Тео сделал предложение Йоханне Бонгер. Пара воссоединилась в Париже – очевидно, по инициативе Йоханны, – и оба попросили у родителей разрешения на брак. Если само известие и не ранило Ван Гога, факт, что стремительное сватовство произошло втайне от него, был ему неприятен. Винсент изначально подозревал, что жена и дети в конечном итоге уведут Гогена из Желтого дома. Теперь по той же самой причине он знал, что Тео никогда к нему не приедет.

Винсент потерпел крах без надежды на спасение; теряя разум и ориентацию в пространстве и, вероятно, под воздействием алкоголя, он, спотыкаясь, поднялся к себе в спальню. Подошел к умывальнику в углу. Отсюда была видна комната Гогена, по-прежнему пустая. Обернувшись, Винсент взглянул в зеркало, висевшее над умывальником. Вместо знакомого лица, которое он писал не один десяток раз, из отражения в зеркале на него смотрел незнакомец – «человек убогий», который не оправдал надежд семьи, свел в могилу отца, промотал деньги и погубил здоровье брата, разрушил собственную мечту о мастерской на юге и прогнал своего «Бель-Ами». Все пошло прахом. Преступление его было слишком велико, чтобы остаться безнаказанным. Но какое наказание он должен был понести?

Винсент всю жизнь причинял боль и неудобства тому, кто сейчас смотрел на него из зеркала: он лишал себя пищи, наносил удары палкой, спал на земле в холодных лачугах. Но это преступление требовало куда более серьезного наказания. В воспаленном мозгу клубились образы кар, полагающихся грешникам. Он вспоминал увечье, нанесенное апостолом рабу первосвященника в Гефсиманском саду («Симон же Петр, имея меч, извлек его, и ударил первосвященнического раба, и отсек ему правое ухо»), страдания героев Золя: жестокий акт экзорцизма, описанный в «Мечте», отрубленный палец в романе «Земля», кастрация лавочника Мегра в «Жерминале»… В «Проступке аббата Муре» брату-предателю, уведшему героя Золя из сада Параду, отсекли ухо.

Винсент взял опасную бритву, лежавшую на краю умывальника, и раскрыл ее. Он ухватил преступное ухо и оттянул его за мочку как можно дальше, а затем отсек преступную плоть. Бритва не попала по верхней части уха, соскользнула примерно на середине и проехала до челюсти. Кожу резать было легко, но хрящ оказался слишком упругим, тут понадобилось упорство или звериная сила, чтобы плоть между пальцами наконец уступила. К этому моменту вся рука уже была в крови.

Боль вернула Винсенту чувство реальности: он почти сразу попытался остановить бурное артериальное кровотечение. Количество крови, вероятно, озадачило его – он ринулся в кухню за полотенцами, оставляя на полу в гостиной и мастерской алую дорожку. Но к тому времени, когда кровотечение замедлилось, его сознанием завладела еще одна безумная идея. Надо было найти Гогена и показать ему, какую страшную цену он заплатил за свои прегрешения. Винсент омыл маленький кусочек плоти и аккуратно, точно в мясной лавке, завернул его в клочок газеты. Рану он забинтовал и прикрыл повязку большим беретом, после чего вышел в темноту.

В эту дождливую ночь за сутки до Рождества Гоген мог быть лишь в нескольких местах. Сначала Винсент, по-видимому, проверил бордели. Любимое заведение Гогена на улице Бу д’Арль располагалось всего в нескольких минутах ходьбы от Желтого дома. Винсент спросил Габи – это было прозвище женщины по имени Рашель, любимицы Поля. Но хозяйка не пустила его. Скорее всего, Винсент решил, что Гоген находится внутри, и оставил свою посылку у охранника, и попросил передать коллеге со словами «Помни меня».

Винсент вернулся в Желтый дом, пошатываясь от головокружения, поднялся в залитую кровью спальню, лег на окровавленное одеяло и закрыл глаза в ожидании – и даже в предвкушении – худшего.

Тео не мог поверить своему счастью. Йоханна наконец-то сказала «да». Восемнадцать месяцев назад она отвергла его предложение, а теперь чудесным образом вернулась в его жизнь и за две ураганные недели преобразила ее. 21 декабря Тео сообщил знаменательную новость матери: лучшего рождественского подарка нельзя было и придумать. «В последние дни мы очень часто видимся. Она сказала, что тоже любит меня и примет таким, какой я есть… Ах, мама, я невыразимо счастлив», – писал он.

Семья встретила эту новость хором восторженных поздравлений. «Какая прекрасная весть, мы так счастливы! – откликнулась сестра Вил. – Я так рада, что ты больше не будешь одинок, ведь ты не из тех людей, кому это подходит». «Мы так давно желали этого для тебя», – вторила сестре Лис. Мать благодарила «милостивого Господа за то, что Он внял моим молитвам». Накануне Рождества Тео с Йоханной договорились отправиться в Голландию, чтобы формально объявить о помолвке в обеих семьях. «Это станет поворотным моментом моей жизни, – предсказывал младший Ван Гог. – Я на седьмом небе от счастья».

Вечером того же дня курьер доставил в галерею телеграмму из Арля. Винсент «серьезно болен». Требовалось присутствие брата. Подробностей Гоген не сообщал. Тео вообразил худшее. «Только бы удалось предотвратить страдания, которых я так страшусь, – нацарапал он на клочке бумаги, отправленном Йоханне. – Мысли о тебе придадут мне сил». В семь часов пятнадцать минут вечера Тео сел в поезд, чтобы проделать семьсот с лишним километров до Арля, – этой поездки он пытался избежать так долго. Сиял огнями предрождественский Париж, Йоханна провожала жениха на вокзале.

Рождественским утром в арльской больнице было необычно пустынно. Врачи, посетители и те из пациентов, кто мог ходить, отправились в церковь или присоединились к своим семьям дома. Здание арльской больницы, с его высокими стенами и узкими бойницами окон, было построено в XVI–XVII вв., когда любая болезнь воспринималась как смертельное, дьявольское дело, и больше напоминало тюрьму. Строители дали имя этому зданию, оно было высечено в камне над главным входом, одновременно вселяя надежду и лишая ее: «Hôtel Dieu» – «Божий приют». В поисках брата Тео блуждал по просторным залам больницы, на стенах которых, куда ни взгляни, висели распятия и таблички с благочестивыми надписями – напоминания о праве врачевать не только тела, но и души пациентов. По прибытии в Арль Тео, вероятно, первым делом зашел в Желтый дом, расположенный недалеко от вокзала, и попросил Гогена проводить его к Винсенту. Гоген, судя по всему, отказался. (Когда сознание вернулось к нему, Винсент неоднократно пытался призвать Поля, надеясь убедить товарища не вызывать Тео, но было поздно – Гоген уже связался с братом.)

Из персонала на праздники почти никого не осталось, поэтому найти Винсента, скорее всего, оказалось непросто. Он поступил за сутки до приезда Тео и теперь, вероятно, находился в палате – огромном зале с высокими потолками и десятками коек, отделенных друг от друга муслиновыми занавесками, где жандармы оставили его прошлым утром – окровавленного и без сознания. Когда же сознание вернулось к Винсенту, он принялся бессвязно кричать на смеси французского и нидерландского, лишая покоя и врачей, и пациентов. В конце концов его перевели в изолятор – маленькую комнатку с обитыми ватой стенами, зарешеченными окнами и кроватью, в которой больного можно было зафиксировать ремнями.