— Очень даже «люкс», — заметила она, имитируя говор Карен, — У этой шлюхи Карен неплохой вкус, весьма своеобразный.

Она поднимается, встает перед огромным зеркалом, держа перед собой ночную сорочку. Она такая же рослая, как и Карен, но более массивная. И в то время как Карен использует лишь макияж, эта выделяет не только губы, но и соски. Различия бросаются в глаза. Карен холодна и разыгрывает страсть. На профессиональном жаргоне — она знает, как возбудиться, и возбуждается еще больше, если речь идет о деньгах. Вивьен не разыгрывает страсть, она сама достаточно страстна. Стоя перед зеркалом с полуприкрытыми глазами и приоткрытыми губами при сжатых зубах, с раздувающимися ноздрями, она не восхищается своим телом, как это делает Карен, но оценивает возможности его использования. Тело — это профессиональный инструмент, и обожает она его функции, а не само тело.

Она надевает сорочку. Красные соски кажутся черными под дымчатой кисеей.

— Так любишь? — спрашивает она у моего отражения.

— Люблю.

Она с интересом изучает отражение. Как балерина, поднимает и закладывает за голову руки.

— Волоски в подмышках, надеюсь, тебя не шокируют?

— Нет, но как американцу мне кажется это неудобным.

— Но я уже давно интернациональна, дорогой. И может быть, несколько упряма.

Она поворачивается к зеркалу, смотрит на меня, вначале на меня, а затем на кровать. Я киваю.

— Спешить некуда.

— Я вижу. Ожидание — половина удовольствия. Как когда идешь к дантисту.

Я смеюсь, это ее удивляет, поэтому я объясняю.

— Теперь я знаю, кто ты. Впервые, когда я тебя увидел, я действительно шел к дантисту.

— В тот день в отеле? Маленький обалдевший разносчик?

— Нет, накануне. На тротуаре Фледжер-стрит. Ты выходила из своей машины. Первое, что бросилось в глаза, — твой зад и ноги. Ты наклонилась поправить застежку на туфле. Прямо посреди дороги.

— Я делала это мастерски. Чтобы возбудить мужчин.

— Ты странным образом возбудила и меня.

— Я знаю. Ну что же, выпьем стаканчик за приятные воспоминания?

— Аквавит со льдом?

— Отлично. Правда, если лед старика Грандаля не растаял.

Несмотря на звонок, никто не пришел убрать со стола, и, зная теперь обслуживание в «Регале», я был почти уверен, что все останется до утреннего визита горничной.

Вивьен, гримасничая, оглядела стол, выудила белый кусочек курицы и принялась его жевать.

— Грандаль с компанией неплохо поработали.

— Безусловно.

— Это датская привычка.

— Как и все остальное.

— Я предпочитаю остальное, — заметила она. — Остался лед?

Горстка льда плавала на поверхности. Я выловил его, бросил в стакан и залил водкой. Все это протянул Вивьен.

— Ты не будешь?

— Выпьем вместе.

Поочередно мы пили до тех пор, пока стакан не опустел, затем она мне улыбнулась.

— Не правда ли, все было не зря? Грандаль теперь твоя собственность?

— Да.

— Ты знаешь, ведь ваш издательский дом может просто выбросить деньги на ветер.

— Не исключено.

— А тот французский гений, с которым ты недавно подписал контракт? Ведь он не сможет с успехом разойтись в Америке, не так ли? И даже в Англии?

— Я не думал об этом.

— А все эти бородачи, которых ты собрал под крылышко издательского дома в обмен на их нерожденные шедевры? Необоснованный риск, тебе не кажется?

— Крайне рискованно.

— И все лишь для того, чтобы не чувствовать духа Винса Кенны?

— Может быть, отчасти.

— Отчасти? А остальное? Старый добрый культ устарелых героев?

— Мне кажется, это не так.

— Нет. Но тем не менее какой забавный пантеон! Добрый старый Том Хаббен спина к спине с Андерсом Грандалем.

— Послушай, дорогая, может быть, ты позволишь мне самому заняться маленькими парадоксами моей жизни?

Она покачала головой.

— Время волнений уже давно прошло. А судя по этим мелочам на прикроватном столике, настал час расслабления и сна. Время принимать пилюли.

— Скорее, время сладкой лени, ясно тебе? Ты в самом деле знаешь обо мне очень многое.

— Все самое важное, дорогой.

— Тогда как я практически ничего не знаю о тебе, за исключением имени.

Смех ее напоминает смех Карен.

— А Вивьен даже не мое имя.

— Что же это тогда?

— Неважно. Это часть меня самой. Скрылась и забылась.

— Почему ты выбрала имя Вивьен?

— Ты помнишь «Унесенные ветром»?

— Вивьен Ли?

— Верно. Моя кормилица, если можно так выразиться. Я находила ее просто фантастической. Полное перевоплощение.

— Бедная малышка. Брошенная Кларком Гейблом до наступления половой зрелости!

— Не так все было у Скарлетт. Я точно знаю, что когда он ее в конце бросает, это не настоящее прощание. Он вернется на следующее утро, привязанный своею страстью, как осел, и овладеет ею прямо у входа. На ковре.

— Жаль, что из фильма эту сцену вырезали.

— Я тоже так подумала. Но дело в том, милый, что тебе лучше не задаваться вопросом, кто я… Дверь закрыта на замок?

— Не уходи от разговора, Вивьен.

— Сожалею, солнышко, но я очень замкнутая натура. Даже слишком.

Я пошел закрыть дверь и повернул ключ. Несколько скованные, мы вернулись в комнату. Вивьен тотчас же упала в кресло. Стараясь не смотреть на меня, она подняла ноги и положила их на край кресла. Низ ночной рубашки вначале натянулся на коленях, затем соскользнул на бедра, ничего больше не скрывая.

— Еще один способ сменить тему разговора?

— Дорогой, это и есть предмет разговора.

Она медленно развела ноги, вжимаясь коленями в подлокотники кресла. Улыбаясь, она следила за моей очевидной реакцией.

— Тебе хорошо видно?

Внезапно я ей дал пощечину тыльной стороной руки. У нее перехватило дыхание, она подняла для защиты руки, скрестив их.

— Нет! Я прошу тебя! Нет!

— Ужасно, голубушка, но я должен тебе, по меньшей мере, дюжину. Ты помнишь Майами? Будучи папиной подружкой, ты поставила мальчишку на место! Как ты осмелилась задать ему взбучку, зная, что он не станет защищаться и никогда ничего не скажет?

— Пит, это было так давно!

— Но такое не забывается. Можешь представить, какое у меня осталось впечатление.

— Пит, дорогой, прошу тебя…

Она так жалко извивалась, у нее был столь испуганный вид, что я опустил руку. Но ее раздвинутые ноги выглядели столь многообещающе, что я должен был побороть себя, чтобы не подойти и тотчас там не пристроиться.

Я грубо скинул ее ноги и опустил рубашку, чтобы скрыть соблазн.

— Дорогуша, ты приглашена сюда заменить Карен. И ты устраиваешь тут рекламу, чтобы поторговаться. Это превратило сцену в рынок, не так ли?

— Господи! Пит! Я здесь не для торговли чем бы то ни было! Я люблю тебя!

— Ты меня любишь? У меня создалось впечатление, что ты путаешь меня с отцом, девочка. Разве не ты кричала однажды, что мне не достичь и половины того, что есть в нем?

— Да, но я…

— И разве не ты заставила меня сказать, что моя мать — дерьмо? Крикнуть тебе это вслух?

— Да, да, да, Боже! — подтвердила она, гнев заставил ее забыть страх. — И я была девчонкой на содержании у твоего отца. Девчонкой, уже пристрастившейся к бутылке. Той, на которой он обещал жениться, как только разведется!

— И ты поверила?

— Я хотела верить. До того дня, как ты вошел ко мне в номер.

— И что?

— А то, что это стало концом между мной и ним.

— Надо же. Жаль, что ты тотчас не поставила меня в известность, Скарлетт.

Она бешено затрясла головой.

— Нет. Я не хотела, чтобы ты получил меня такой, какой я была. Девчонкой ни с чем. Девицей легкого поведения. Были и другие причины. Я должна была стать кем-то другим. Кем-то, кого ты смог бы полюбить.

— Вот что называется благородным порывом, — сказал я, прижимая руку к сердцу, — Ты знаешь, меня прошибла слеза.

— Пит, — застонала она, — не говори так.

Она поднялась, приблизилась, прижалась ко мне, и я увидел в ее глазах слезы.