- А я люблю, когда ты мне мешаешь.

Желание. Вот что это. Простое и незамутненное. И тогда я наклоняюсь и целую его. Потому что это единственное, что я сейчас могу сделать. Это первый мой поцелуй с самого Нью-Йорка. И первый раз, когда кто-то дотрагивается до меня, и меня не передергивает от отвращения. Чем меньше я спал, тем больше трахался направо и налево. Но все физические контакты старался свести к минимуму. Мой член – их рты или задницы – вот и все. Поразительно даже, скольких парней это устраивает.

Чувствую, как его рука проникает мне под рубашку. Только одна. Вторую он словно забыл у меня на плече. Закрыв глаза, наслаждаюсь ощущениями, что дарят его пальцы, скользящие по животу, по боку, по спине. Он безошибочно находит то место под лопаткой, от прикосновения к которому я схожу с ума. Жаль только, что это не его губы.

Я все целую его и думаю, достаточно ли он оправился для траха. Потому что мне очень хочется. Не так, как все время хочется трахаться – с ним или с кем бы то ни было еще. Это нечто большее. Я хочу трахать его и никого больше – и не потому, что он просто оказался поблизости. А потому, что его не было так долго. Или потому, что я скучал... Возможно, я и не осознавал этого раньше, но теперь, когда он вернулся, я вдруг понимаю, что одному здесь было не так уж весело. Наверно, все дело в этом. Может, я немного переоценил прелесть самостоятельности.

Пытаюсь вести его к кровати спиной вперед, не прекращая целовать, но он вдруг замирает, хватается за стойку и резко отшатывается от меня. Лаадно, кажется, я слегка ошибся. Думал, он именно этого и хочет. Мы так жарко целовались, что продолжение вроде как подразумевалось.

Смотрю на него, прикусив губы, чтобы скрыть разочарование. И вдруг меня охватывает страх - что, если он еще недостаточно поправился? Может, он не на сто процентов здоров? И будет ли когда-нибудь? Или, может, он просто не хочет больше со мной трахаться? Да и кто бы захотел - после того, что я с ним сотворил?

А он почему-то выглядит смущенным.

- Я упаду, - говорит он, и я не понимаю, в чем дело.

Не то чтобы мы раньше такого не делали. Да сотню раз! И никогда никаких осечек. Я специально не закрываю глаз, чтобы видеть, куда его направляю.

Ладно, есть и другие способы. Я подхожу ближе, обнимаю его и отрываю от пола. Вскрикнув, он хохочет. И снова обвивает мою шею руками. А я несу его к кровати и очень хочу с размаху на нее швырнуть, потому что есть во всей этой сцене что-то смущающее. Но для начала нужно выяснить, насколько он поправился, так что я просто аккуратно опускаюсь вместе с ним на кровать и снова его целую.

Я замечаю, что что-то не так, только через несколько минут. За что, наверно, меня можно простить, потому что я был слишком занят другими вещами – в частности, его телом, к которому я так давно не прикасался. Но заметив странность, я останавливаюсь.

- Почему ты не пользуешься рукой?

И он испуганно смотрит на меня, словно застигнутый светом фар олень. А затем отодвигается и садится на край постели, повернувшись ко мне спиной. И моя эрекция, по примеру его собственной, тут же спадает. Я сажусь рядом с ним, но он отворачивается.

- Посмотри на меня!

Он неохотно подчиняется. Похоже, он очень расстроен.

- Расскажи мне!

- Рука меня не слушается. Вернее, не всегда слушается. Бывает, она как будто заедает – и я все роняю.

Блядь! А я-то надеялся, что ему лучше. Его ведь именно для этого и помещали в реабилитацию, верно? То есть, это вот теперь навсегда? Я на хер проебал всю его жизнь? Я не знаю…

Он снова отворачивается, и впервые в жизни я заталкиваю подальше мысли о себе и пытаюсь подумать о нем, представить себе, что он чувствует. Опускаю руку ему на плечо, он не отшатывается, и я придвигаюсь ближе и целую его.

- Джастин, - шепчу я.

И он слегка вздрагивает.

- Пока ты можешь дрочить мне другой рукой, у нас ведь все хорошо, правда?

Он оборачивается ко мне и вдруг широко улыбается. И я внезапно понимаю, почему Дебби зовет его Солнышком. Раньше я никогда об этом не задумывался.

- Брайан, я так по тебе скучал!

И я просто целую его снова.

Глава 17

Брайан приходит тебе на помощь, когда ты меньше всего этого ожидаешь.

Он подталкивает меня к спальне спиной вперед, и я немедленно впадаю в панику. А что, если нога подвернется, и я упаду? Не могу допустить, чтобы он это увидел. Он в жизни не захочет возиться с ущербным инвалидом.

Но через пару секунд я понимаю, что он решил, будто я его отталкиваю, а этого я допустить не могу тоже. В общем, мне приходится честно признаться, что я боюсь. А он берет и поднимает меня на руки. Спасибо господи, не требуя никаких объяснений!

Но вот мы в постели – и теперь я боюсь за свою руку. Что, если я начну его гладить, а ее заклинит? Может, он этого и не заметит, но почувствует ведь! И от одной этой мысли мне тут же кажется, что я неполноценный урод. Как я могу надеяться удержать его интерес, если теперь даже двигаться нормально не могу? Это и раньше, до травмы, было непросто.

Не хочу говорить ему об этом, но знаю, что все равно придется. Рано или поздно рука взбунтуется в его присутствии. Вечно скрывать все равно не получится. Затаив дыхание, жду его реакции. Он, наверно, скажет сейчас что-нибудь дурацкое, или даже обидное. А потом уйдет, и больше я его не увижу. Может, по доброте душевной придумает даже какую-нибудь отговорку – почему нам больше нельзя встречаться.

- Пока ты можешь дрочить мне другой рукой, у нас ведь все хорошо, правда?

Поверить не могу, что ему все равно. А если и нет – виду он не подает. Прямо как мама. Давайте не будем расстраивать бедненького увечного Джастина. Но я все равно улыбаюсь, благодарный за его чуткость, чем бы она ни была вызвана. Большинство людей не рассмотрели бы, наверно, в этой фразе ни нежности, ни заботы. Но я-то знаю, что для Брайана это почти признание в любви.