Я так и не поверил, что он жив. Не поверил по-настоящему. Потому что думать, что он просто не хочет меня видеть, слишком уж больно. Так что где-то на задворках сознания сомнения всегда оставались. Если он мертв, значит, по крайней мере, не вычеркнул меня из своей жизни. Не хочу я верить, что он мог бы так поступить. Это больная логика, но уж какая есть.

А потом я вдруг вижу его. Он стоит в кухне. Тянулся к холодильнику за бутылкой воды, и, увидев меня, замер на месте. И я примерзаю к полу и просто таращусь на него.

- Эй!

***

Иногда твоя жизнь разлетается на куски за секунду, а иногда разваливается медленно и постепенно. Но если вы Брайан Кинни – ваша жизнь выберет сразу оба варианта.

Думаю, шок – это естественное последствие автомобильной аварии. Я, честно сказать, не помню, чтобы был в шоке, но, наверно, так оно и было. Все произошло слишком быстро. С того момента, как машина потеряла управление, и до того, как она, перевернувшись, приземлилась в кювет, прошло, наверно, не больше тридцати секунд. Максимум, сорок. И я ясно помню каждое гребанное мгновение. Потому что переживаю их снова и снова каждую ночь.

Помню, как руль рвался у меня из рук, помню, как я отчаянно пытался выровнять кружащуюся на месте машину. Помню, как мы впечатались в отбойник, и как меня придушило подушкой безопасности, пока я пытался снова вцепиться в руль. Помню, как первые пару секунд мне казалось, что все в порядке, что машина просто съедет в кювет и остановится на траве, а потом она рванулась в последний раз и завалилась на бок.

Но это не самое худшее. Я вроде во время аварии ни на секунду не отводил взгляда от дороги. И все же каждую ночь мне почему-то снится, как Джастин, едва проснувшись, в панике смотрит на меня в надежде, что я как-то все исправлю. И я просыпаюсь в холодном поту.

Это первый кошмар. И если после него я засыпаю снова, приходят другие. Каждый гребанный раз! Но в них, в отличие от первого, сюжеты всякий раз меняются. Мне снятся потоки крови. Я пытаюсь остановить ее, но она все равно вытекает сквозь пальцы. Или снится, как я пытаюсь дотянуться до Джастина, но что-то удерживает меня: ремень безопасности, чья-то рука или сам ебучий воздух. И я шарю руками в дюйме от него, а он истекает кровью у меня на глазах. Или еще снится, что все его тело покрыто ранами, а у меня не хватает рук, чтобы зажать их все. Удивительно ли, что после первого кошмара, я всегда изо всех сил стараюсь не заснуть снова?

Когда мы были в Нью-Йорке, день или два мне казалось, что у меня получится. Мне даже в музее понравилось, потому что он был там счастлив. И еще классно было держаться с ним за руки и бесить ебучих натуралов. И когда я предложил ему потанцевать в ресторане, я сделал это, потому что хотел. Я, правда, хотел прижимать его к себе и танцевать с ним. Я сделал это ради него – но и ради самого себя тоже. И потом были ведь еще ночи…

Я помню, как во время аварии думал только об одном: Боже, пожалуйста, пусть с ним ничего не случится! Ну и, конечно, учитывая наши с Боженькой взаимоотношения, он ни хуя для меня не сделал.

Я могу себе простить, что в критической ситуации ударился в молитвы - все так делают. Могу простить, что впал в панику и орал на копа, чтобы тот помог Джастину. Я даже могу простить себе, что рыдал в больнице, как ребенок. Потому что в тот момент я тревожился о нем, а не о себе.

Но вот чего я не могу себе простить, так это всего, что случилось после. Авария заставила меня понять, каким я был идиотом. Люди вроде меня не созданы для того, чтобы держаться за руки, танцевать, целоваться часами и быть счастливыми. Это для таких, как Джастин, - прекрасных и полноценных. Люди вроде меня трахают кого попало, потому что это единственное, что они умеют, и единственное, чего заслуживают. А такие, как Джастин, созданы для счастья. Я знаю, так бывает. Может, у большинства ничего и не получается, но вдруг Джастин именно тот, кто сможет найти человека, с которым будет счастлив до конца дней. Потому что он этого заслуживает. Но если он останется со мной и позволит мне и дальше отравлять ему жизнь, этого никогда не произойдет.

Я все это понимаю – и все равно остаюсь в его квартире и каждую ночь прокрадываюсь в больницу, потому что я, блядь, слишком слаб, чтобы просто исчезнуть и оставить его в покое. Мне удается кое-как выживать за счет трех часов сна в сутки – четыре, если сильно повезет. Потому что ночью, подскочив от кошмара, я вынужден одеваться и тащиться в больницу, чтобы убедиться, что он в порядке. Мне обязательно нужно знать, что он жив и постепенно поправляется.

Когда его перевели в отделение реабилитации, мне полчаса пришлось уламывать ночную сестру, чтобы она разрешила мне приходить. Знаю, я должен убраться из лофта и держаться от него подальше, но просто не могу пока взять себя в руки. И вот этого я тоже никогда себе не прощу. Ебаный слабак! Я так жалок, что сам себе отвратителен. Давай же, Кинни, пора двигаться дальше!

Потому что Джастин-то так и сделал, я знаю. Видел его в новогоднюю ночь. Конечно, глупо было туда идти. Слишком велики были шансы, что он не спит и меня заметит. Но он не заметил, был слишком занят – целовался с каким-то хреном в общей комнате. И прекрасно! Он волен делать все, что хочется. И если с этим парнем он счастлив, тем лучше. Я вовсе и не собирался к нему липнуть. Как только узнаю, что его выписывают, сразу исчезну.

В общем, да, авария в секунду перевернула всю мою жизнь, но дальше она и вовсе начала расползаться по швам. Все потому, что я слишком слаб и не могу заставить себя поступать так, как нужно. Надеюсь, выпивка, наркота и бесконечный трах все же помогут мне, в конце концов, выиграть эту битву. Раньше помогали…

Никто и ничто не сломает Брайана Кинни. Я справлюсь!

Держаться на ногах, а, может, и попросту выживать, мне помогают две вещи. Во-первых, раз в неделю меня срубает от истощения, и я сплю восемь, а то и девять часов кряду без всяких кошмаров. Чаще всего – по выходным. А во-вторых, раз в день я захожу в кафе и съедаю все, что Дебби пожелает передо мной поставить. Это часть сделки. Поначалу она пыталась разговаривать со мной, но потом сдалась и оставила в покое. Теперь она иногда просто гладит меня по волосам, проходя мимо. Не знаю, может, это тоже часть сделки, так что я не протестую.

От родителей не слышно ни слова. Когда в школу сообщили, что моим опекуном теперь является Дебби, мне пришлось побеседовать с женщиной из школьного совета. Но я отказался что бы то ни было ей объяснять, и больше меня не дергали. Знал бы я, что все так легко, еще сто лет назад разорвал бы отношения с предками. Правда, пару лет назад это, наверно, не было бы так легко. И еще, вероятно, в этом все же есть заслуга Мелани, той бой-бабы-адвокатши. Дебби сказала, Мелани разговаривала с отцом и донесла до него, какой адок она ему устроит, если он будет пытаться водворить меня домой или просто ошиваться поблизости. И он вроде как осыпал ее проклятиями и бросил трубку.