Вернувшись в реабилитационное отделение, я даю себе слово, что больше не покину его до тех пор, пока полностью не вылечусь и не смогу вернуться в лофт. И встречать новый год у мамы я не буду.

Я остаюсь в больнице, и вечером ко мне заходит Филиппо. В канун нового года в корпусе почти никого, потому что все, кто более-менее прилично себя чувствует, разъехались по домам. Мы сидим в общей комнате и смотрим на фейерверк из окна. Отсюда открывается прекрасный вид на город. И вдруг, воспользовавшись тем, что я отвлекся, Филиппо меня целует. Наверно, этого следовало ожидать. Но, когда он пытается углубить поцелуй, я отстраняюсь.

- Все еще ждешь, что Брайан объявится? – спрашивает он.

- Нет, жду, когда выберусь отсюда, отловлю его и оторву ему яйца.

Он грустно улыбается.

- Вот ведь счастливчик!

Обычно после такого дружбе конец, но нам удается вернуть все на круги своя.

В первую неделю января с меня снимают гипс. Я страшно расстроен, обнаружив, как плохо слушается меня рука, и Филиппо меня изо всех сил поддерживает. Мне все теперь сложно – и пуговицы застегивать, и есть самому. Не говоря уж о том, чтобы писать или рисовать. Вообще-то я одинаково владею обеими руками, но рисовать могу только правой. В общем, мне еще повезло, что с остальным я и левой могу управиться. Но без живописи моя жизнь никогда не будет прежней. И если я не смогу к ней вернуться, это даже с трудом можно будет назвать жизнью – так, существованием.

Мама как-то замкнулась в себе. Она все так же приходит каждый день, но подолгу не остается. Может, чувствует, что я на нее слегка злюсь. Это не рационально и не справедливо, но почему-то я невольно виню ее в том, что Брайан ко мне не приходит. Будто если бы она одобряла наши отношения, он бы появился. Она думает, что семь недель без Брайана пошли мне на пользу. Но если она надеется, что я его забыл или хотя бы стал меньше скучать, она сильно заблуждается. Он каждую ночь здесь, в моих снах. Он обнимает меня, целует… Иногда мы просто держимся за руки, иногда трахаемся - и тогда я просыпаюсь весь потный и липкий. А иногда мне снится, что он умер.

Теперь я могу уже восстановить в памяти кое-какие фрагменты наших Нью-йоркских каникул, но все они кажутся мне какими-то неправильными. Я отлично помню выставку в «Музее Современного Искусства» - вплоть до последней картины. Уверен, я не видел бы их перед глазами так четко, если бы это было только воображение. Выходит, это правда? Но дальше мне вдруг вспоминается, как мы с Брайаном держимся за руки, - а это правдой быть никак не может. Брайан бы никогда ничего подобного не допустил.

Я помню клуб, помню, как мы с Брайаном занимаемся сексом в задней комнате. И это тоже не может быть правдой. Стал бы он трахаться со мной, когда там было столько горячих парней! А самое смешное, что я помню, будто мы с Брайаном танцуем в ресторане. Это уж и вовсе невозможно – откуда Брайану уметь танцевать бальные танцы? У меня бы точно ничего не вышло, а Брайан вообще в жизни не стал бы такого делать, даже если б и умел танцевать. Потом в голове всплывает, как Брайан привязывает меня к кровати, и мы занимаемся самым невероятным в моей жизни сексом. Но это, наверно, мой поврежденный мозг позаимствовал из воспоминаний о Чикаго, только ощущения усилил все в десятки раз. Все путается в голове, и я не могу спросить Брайана, что же случилось на самом деле, потому что его здесь нет. Да я бы и все равно не спросил. Разве правда может быть лучше воображения? Лучше уж буду цепляться за мечты.

Когда, наконец, мне объявляют день выписки, Филиппо предлагает отвезти меня домой. Но появившаяся полчаса спустя Дафни это предложение отклоняет. Не терпящим возражений тоном она заявляет, что сама меня отвезет.

Дафни считает, что Брайан не приходит ко мне из-за чувства вины. Не могу понять, с чего бы это. Он не виноват, что шина лопнула. И сделать ничего не мог. Нам вообще повезло, что мы выжили. Не настолько же он глуп, чтобы думать, будто я переживаю из-за машины. Я могу позволить себе купить другую. Так я и сделаю, как только рука более-менее придет в норму. Конечно, для этого сначала нужно будет научиться выходить из дома без посторонней помощи.

На следующий день Дафни приходит около полудня, но доктор куда-то вышел, и выписки мы ждем до трех часов. Ко мне заглядывают попрощаться медсестры, и Филиппо тоже забегает, чтобы сунуть мне карточку с номером его телефона. Я теперь уже нормально хожу сам и даже вещи могу нести. Но все же я рад, что Дафни идет справа от меня. Если нога меня подведет, я всегда успею за нее ухватиться. Умом я понимаю, что этого не произойдет, но страх никуда не делся. И на выходе из больницы мне перебороть его не удается. Дафни приходится подогнать машину прямо ко входу.

Мы садимся в машину, и Дафни вопросительно смотрит на меня. Хочу попросить ее подъехать к дому Брайана, но знаю, что не смогу этого сделать. Даже если б там не было его родителей, все равно я не смог бы. Если он не хочет меня видеть, значит, так тому и быть. И у меня нет прав его искать. И никогда не было. Все всегда должно было быть на его условиях. Однажды я их все же нарушу и разыщу его, но не сегодня. Сегодня я поступлю разумно и поеду домой.

Если честно, я вообще не уверен, что готов с ним встретиться. Я в жутком состоянии. Боюсь выходить на улицу, и рука все еще заедает время от времени. И как бы я ни старался ее разжать, она просто бессильно повисает уродливой клешней. Не хочу, чтобы он видел меня таким.

Поскольку аварии я не помню, ехать в машине я абсолютно не боюсь. Мы паркуемся у лофта, и я, не дожидаясь помощи от Дафни, сам выхожу из автомобиля. Она только улыбается и протягивает мне сумку. Это маленькое, очень маленькое, но улучшение. Хотя дойти без нее от машины до подъезда я все равно не могу. Мы поднимаемся по лестнице. Дафни ненавидит мой лифт, а я рад поупражняться лишний раз.

- Дом, милый дом, - провозглашает она, когда я открываю дверь.

Без шуток. Я много недель ждал этого момента. И сейчас пытаюсь не обращать внимания на то, что открывать дверь мне приходится левой рукой.

Вхожу в лофт и сразу чувствую Брайана. На секунду мне кажется, что я помешался. Он не может быть здесь. Зачем бы это ему? Он больше не хочет иметь со мной ничего общего. Наверное, мне только кажется, что он здесь, из-за въевшегося запаха табака.

Я верю этому ровно до тех пор, пока не прохожу вглубь квартиры и не заглядываю на кухню.