Во время всей этой сумятицы в столовую вошел Ник.

– Доброе утро, – сказал он, переводя взгляд с графини на расставленные на столике кушанья.

– Доброе утро, – в тон ему ответила Мередит, стараясь не замечать своего разочарования из-за недостаточного внимания к ней с его стороны.

Оторвав взгляд от кофе, отец хмуро уставился в спину Ника. Мередит затаила дыхание, не зная, кинется отец на графа или нет. Женщина облегченно вздохнула, когда батюшка продолжил поглощать пищу, совершенно забыв об окружающих. Внимание старика привлекло окно, за которым зеленела сочной травой залитая солнцем огромная лужайка.

Мередит уселась за обеденный стол длиной в добрые двадцать футов и уставилась на свою тарелку. Женщина отчаянно боролась с искушением взглянуть на человека, чей образ упрямо не желал покидать ее помыслы. Из-под опущенных ресниц она украдкой следила за тем, как граф обходит сервировочный столик. Ее внимание привлекли идеально сидящие на ногах бриджи. Мысленно выругав себя за неподобающие мысли, Мередит отвела глаза, отломила большой кусок от своей липкой сдобной булочки и отправила его себе в рот.

Щеки ее горели от стыда. Графиня все еще жевала, когда Ник сел напротив и взмахнул в воздухе салфеткой, прежде чем расстелить ее у себя на коленях. Когда его рука потянулась за чашкой чая, взгляд мужчины остановился на Мередит. Его глаза не отрывались от женщины, пока Ник откусывал кусок от намазанного джемом гренка. Потупившись, Мередит глядела на горячую мутную жидкость коричневатого цвета в своей чашке, которую поддерживала обеими руками.

– Сегодня утром вы выглядите прелестно, Мередит.

Женщина украдкой бросила взгляд на свое платье. Пожалуй, оно было самым красивым из всех ее траурных нарядов. Обычно Мередит посещала в нем церковь, но даже оно навевало на нее тоску. Лишь несколько оборочек и черных бусин украшало скромный вырез лифа. В таком платье ее уж никак нельзя было назвать прелестной. Мередит свято верила, что ее внешность не способна развеять вычурной мрачности подобного облачения.

– У вас весьма милая прическа, – добавил граф.

Смутившись, женщина коснулась рукой своих волос. Обычно, собираясь в церковь, она приказывала укладывать волосы посвободнее, а не завязывать на затылке в тугой пучок, как в будний день. Вот и сегодняшняя прическа делалась отнюдь не в угоду Колфилду.

Испугавшись, что деверь чего доброго подумает наоборот, Мередит порывисто заявила:

– Благодарю. Я всегда так укладываю волосы к воскресной службе.

Слегка кивнув, мужчина продолжил с видимым аппетитом поглощать свой завтрак. Ясно было, что он относится к тем, кто любит поесть. Мередит любила готовить и считала себя неплохой стряпухой. И впрямь, немногие леди могут похвастаться тем, что умеют вкусно готовить… впрочем, леди этого и не хотят. Мередит не всегда была графиней. Прежде чем она переселилась в Оук-Ран, в ее подчинении находились всего лишь две служанки. Когда кухарке нужна была помощь, готовить на кухне приходилось Мередит. Женщина наблюдала, как Ник ест сдобную булку. От удовольствия он даже зажмурился. Графиня подумала, что бы он сказал, если бы узнал, что к этим булочкам она лично прикладывала руку.

После нескольких минут неловкого молчания Мередит сказала:

– Мы поедем в церковь в девять часов, милорд.

– Это весьма мило, миледи, но вы заблуждаетесь, если полагаете, что я поеду с вами, – моргнув, ответил Ник.

Мередит ощутила, как вновь краснеет. Ей пришлось подавить в себе желание заявить деверю, что она и не думала, будто он поедет с ними. Это было бы ложью. На самом деле Мередит не сомневалась, что Ник будет сопровождать их. Так поступают порядочные и благопристойные люди по воскресеньям.

– Теперь все в Эттингеме знают о вашем приезде, – сказала она. – Люди надеются увидеть вас на службе. Если вас там не будет, начнутся пересуды…

Звякнув столовым серебром, мужчина отложил его на тарелку и, откинувшись на спинку стула, бросил на Мередит оценивающий взгляд. Женщине понадобилась вся ее сила воли, чтобы не вздрогнуть под этим гнетущим взглядом.

– Когда вы лучше узнаете меня, то поймете, что я крайне редко поступаю в соответствии с желаниями других. Я не живу ради удобства окружающих.

Мередит не заметила, как сильно сжала нож и вилку, однако Ник услышал ее язвительный, резкий ответ:

– Удобно жить на свете, ни о ком не заботясь.

Как только слова сорвались с ее языка, графиня удивилась сама себе. Что такого есть в этом мужчине, что она без обиняков высказывает ему все напрямую? Обычно Мередит обдумывала свои слова.

– Говорите, что хотите, – прищурившись, сказал Ник. – Просто я не страдаю лицемерием. Мне неприятна мысль сидеть в церкви в окружении порядочного общества, которое по воскресеньям поет аллилуйю Господу, а в остальные дни недели сполна наслаждается жизнью, как заблагорассудится.

– За всю свою жизнь я не слышала подобного святотатственного вздора!

Приподняв брови, Ник с любезным видом произнес:

– Да неужели? Похоже, сельская жизнь и впрямь имеет свойство оберегать от всяческих треволнений.

Его слова задели Мередит за живое. Как он смеет намекать на ее ограниченный образ жизни?

– Я не говорю, что все прихожане внимательно вслушиваются в проповедь. В конце концов, это свойственно всем людям. Однако большинство добрых христиан стремятся к праведной жизни, включая членов порядочного общества, частью которого вы теперь являетесь.

– А вот тут вы ошиблись. Возможно, я здесь родился, но теперь не принадлежу этому миру.

Резко склонив голову набок, граф гневно посмотрел на свою собеседницу, давая тем самым понять, что на этом разговор закончен. Мередит следует смириться с тем, что его личность не подходит под те житейские мерки, которые успели у нее сложиться. Спорить с ним – пустая трата времени. Графиня решила принять все как есть. Что-то плохо у нее получалось играть роль кроткой и покладистой леди, как она прежде намеревалась. Однако, понимая все это, Мередит не удержалась и произнесла:

– Но вы сейчас здесь и ведете себя вполне в духе хозяина имения.

– Это все временно. Даже если у вас родится дочь, я придумаю, как избавиться от ответственности, налагаемой титулом, Оук-Раном и… вами.

Как ни абсурдно, Мередит почувствовала себя немного уязвленной, хотя она и не хотела привязываться к этому человеку, по крайней мере не более, чем он к ней.

Ник вновь принялся с аппетитом поглощать свой завтрак, а Мередит вздохнула спокойнее, избавившись от его пристального внимания.

– Я опять обрету свободу, – вымолвил мужчина так тихо, что она едва расслышала его слова.

Они доходили до ее сознания медленно, словно галька, кидаемая в воды реки. Они падали и опускались на дно… Мередит откинулась на спинку стула. Глаза ее прищурились. Она словно бы впервые видела деверя таким, каков он есть. Ему на самом деле не нужен был Оук-Ран. Безучастность, с которой Ник выслушал известие о том, что она носит под сердцем ребенка Эдмунда, объясняется тем, что этому человеку действительно все равно. Он не хочет становиться титулованной особой. Для мистера Колфилда графский титул – ярмо на шее и кандалы на запястьях, крепко приковывающие его к условностям, царящим в высшем обществе. Он живет по своим собственным правилам. Респектабельность, ответственность, Оук-Ран и графский титул для него сродни тюремному приговору.

Осознав все это, Мередит задала себе вопрос: а не отнесется ли ее родственник вполне благожелательно к ее обману, если узнает? Не исключено, что Ник даже поможет ей довести задуманное до конца. Нет, это все только предположения. На ее месте рисковать не стоит. В любом случае теперь Мередит почувствовала, что на душе стало легко. Она ничего плохого ему не делает. Какое облегчение! Поднявшись, женщина бросила салфетку в пустую тарелку.

– Еще девяти нет, а вы уже спешите присоединиться к столпам общества, – приподняв брови, фыркнул Ник, а затем чуть слышно добавил: – Не обольщайтесь на их счет, Мередит. В одном вашем мизинце сострадания к ближнему больше, чем в их сердце.