Сюпрэ и Дюко были крайне недовольны.

— Надо было дождаться большого парохода или улететь на аэроплане.

— Вы прекрасно знаете, что нас бы не выпустили… Благодарите бога, что мы выбрались хоть на этом ковчеге.

— Каналья! Он взял с нас по целому состоянию и теперь, того гляди, пустит ко дну.

Бородатый матрос, вероятно, надеявшийся заработать на чувствах страха, пошел к ним.

— Не выпускайте дам из каюты, — сказал он. — Неизвестно, что придет в голову старому Мору… И как на зло, сэр, небо хмурится, не я буду, если ночью не разразится буря…

И как бы в подтверждение его слов вдали приоткрылись тяжелые веки туч, и из-под них сверкнули сердитые глаза молнии. А снизу уже доносилось веселое пение матросов:

С востока надвигалась ночь, а с запада ползла огромная черная туча. Загремел гром. Вдруг подул сильный ветер и первая большая волна плеснулась в бок «Эдуарда VII». Пассажиры, взволнованные, собрались на палубе. Пассажирки в страхе забились в каюты. Матросы, не успевшие еще напиться, готовились встретить бурю, но капитан, его помощник и большинство матросов занимались просверливанием и опустошением внушительной из трюма вытащенной бочки. Под палубой слышны были их веселые, пьяные возгласы. Бородатый матрос, взявший на себя обязанность старшего, отдавал кое-какие приказания.

— Ничего, сэр, — говорил он успокаивающе г-ну Сюпрэ, — бояться нечего… У старого Мора хватит выдержки… Лишь бы не случился с ним припадок.

Мужчины легли под палубным навесом и накрылись брезентом. Вдруг страшный удар грома раскатился по небу, ветер, как стена, налетел на пакетбот, огромная волна хлестнула через палубу, промочив до костей всех, кто на ней находился. Началась буря. Ничего не было видно кругом, только, когда молния лиловым своим светом озаряла дали, видны были стальные бугры и холмы волн и низкие тучи, бегущие куда-то.

— Вы живы, Дюко? — спрашивал Сюпрэ, дрожа от ужаса.

— Кажется, жив, — отвечал тот, — вы не думаете, что следовало бы навестить наших дам?

— Но как до них добраться? Если я встану на ноги, меня слизнет волною.

— А эти мерзавцы веселятся!

— Ах, что это?

Из капитанской каюты донесся вдруг нечеловеческий вопль. К шуму и реву бури присоединились крики испуганных женщин и снова какой-то звериный рев. Бородатый матрос пробежал по палубе.

— Помилуй нас, боже, — кричал он. — У старого Мора начался припадок.

Из люка показались лица женщин, искаженные ужасом. Выпрыгнув из люка, несчастные поползли по палубе, прячась за груды багажа. Тотчас же вслед за ними появился сам капитан.

Взъерошенный, растерзанный, с горящей паклей в руках, он казался духом этой черной бури, швырявшей пароход, как мелкую пробку.

— Я найду ее, — кричал он, размахивая огнем.

Его помощник схватил было его за руку, но, отброшенный с невероятной силой, перелетел через борт и исчез во мраке. Капитан побежал по палубе, освещая лица горящей паклей.

— Где же она? — вопил он, — кто отнял ее у меня?

И вдруг с безумным воплем кинулся и исчез в люке.

— Он подожжет бензин! — крикнул кто-то.

Ветер выл и свистал в ушах, гром гремел, волны, ударяясь о борт парохода, осыпали людей горстями холодных иголок. Ужас охватил всех. Дюко и Сюпрэ, впиваясь ногтями в палубу, захлебываясь от обрушивающихся на нее волн, ползли к люку, чтобы в этот страшный миг быть возле тех, кто еще так недавно украшали и услаждали их жизнь… Внезапно волна света ударила их по глазам, палуба зашевелилась, и чей-то голос, заглушая бурю, крикнул с отчаянием:

— Спасайтесь, спасайтесь, — бензин загорелся!

Грозный Гатар проснулся сердитый и недовольный… От его рева, казалось, затрепетала земля, а меленькие обезьянки и пестрые попугаи, качавшиеся на низких ветках, испуганно вскарабкались на самую вершину деревьев. Потряхивая роскошной гривою, грозный Гатар пошел в чащу, сердито ударяя хвостом по стволам пальм… Никто не знал, почему сердится Гатар, но все знали, что, когда он сердит, он никому не дает пощады. Даже хитрый Алоэ, пятнистый леопард, и тот спрятался в свою темную берлогу.

— Мрр, — мурлыкал он, — старый лев чем-то недоволен… мрр… лучше посижу в берлоге…

А грозный Гатар сердился потому, что не так проворно ступали его ноги, не так остры были когти, не так тверды зубы… Уже вчера из-под самого его носа ускользнула антилопа, зебры, шутя, убегали от него, и только голос его по-прежнему напоминал гром в грозовом небе или рокот землетрясения… Гатар шел по джунглям, ломая кустарник. Он знал, что косули придут к ручью, текущему в великий голубой простор, как только огненный небесный орех утонет в нем. Гатар шел, низко наклонив голову, а колючий кустарник дергал его стальные кудри, он останавливался, и из его пасти вырывался вздох, напоминавший завывание урагана.

Тихо ложились на золотой песок белые пряди прибоя. Огромный тропический лес был неподвижен и величествен… Весь он был наполнен хаотической и прекрасной музыкой цикад, попугаев, каких-то неведомых пестрых птиц, издававших громкие, печальные крики.

Но почему так волнуются эти маленькие смешные обезьяны? Почему целою толпою облепили они длинные ветви, на кого указывают своими маленькими мохнатыми пальчиками? Два неведомых им существа сидели на золотом берегу, возле которого в воде плавали какие-то большие серые стволы, связанные между собой странными гибкими лианами. Существа эти сидели тихо, словно испуганные, хотя ростом они были немногим меньше обезьяны Малэ, только тело их было куда белее и не покрыто шерстью.

— Что с нами будет? — прошептала Сюзанна, и обе бедные подруги, ибо это были они, с тоской поглядели на темную чащу. Лес был так ярок и прекрасен, что, казалось, вот за каким-нибудь стволом мелькнут белые колонны мраморной виллы и прозвучит веселый свисток автомобиля…

На миг обе женщины вспомнили, как еще недавно сидели они на таком же золотом песке в роскошных шелковых купальных костюмах под взглядами сотен биноклей. Какой вкусный завтрак ждал их на огромной веранде роскошного казино. Увы, теперь никому не нужна была их нагота, никого не пленяли их мокрые блестящие на солнце локоны… Там, на глубине синего океана, затянутые песком и водорослями, спят те, который еще так недавно могли уснуть лишь на мягких, как пух, перинах. Во влажном мраке проносятся над ними безмолвные морские глубоководные чудища, и теперь никому уже не нужны те франки, которыми набиты еще карманы мертвецов. Женщины почувствовали, как откололось от них мгновенно их прошлое и новое неведомое грядущее втянуло их, как пылесос втягивает пылинки.

— Что же мы будем есть? — спросила Сюзанна.

И вдруг яркая мысль осветила их мозг и заставила задрожать от ужаса. Вот в этом темном лесу таятся львы, леопарды, слоны, огромные, больше людей обезьяны.

— Смотри, — прошептала Люси.

В траве на опушке леса лежал длинный, странно изогнутый гладкий и толстый посредине ствол дерева. Вдруг ствол этот медленно шевельнулся, ужасная плоская голова поднялась над травой и снова лениво упала. Женщины кинулись бежать, оглядываясь на отвратительное привидение.

— Что это было? — спрашивала Люси.

— Змея, — отвечала Сюзанна, и вдруг, несмотря на страх, она ахнула от удивления: к стволу высокого банана прибита была выпиленная из дерева рука с указывающим пальцем, вроде тех рук, которые в городах и пригородах указывают путь к ближайшему ресторанчику.

Они посмотрели по направлению пальца и сквозь чащу деревьев на берегу моря увидели хижину, дверь которой была отворена. Робко приблизились к ней обе скиталицы. Хижина была, очевидно, пуста. Однако вкусный запах жареной говядины приятно пощекотал ноздри несчастных. Наконец, решившись, заглянули они внутрь. Накрытый на два прибора стол словно ожидал их, а из стоявшей на столе миски поднимались легкие струйки голубоватого пара. Нарвав каких-то огромных листьев и задрапировавшись в них, они вошли в хижину. Никого не было. Тогда в восторге сели они за стол и, думая лишь об утолении мучительного голода, принялись за еду… Солнце склонилось совсем низко и готово было утонуть в голубом просторе. И вдруг чья-то тень легла в хижину. Это был тот зверь, которого видали они иногда и дразнили сквозь толстую решетку, видали на тысячах картинок, на воротах дворцов, на гербах спальных вагонов. Это был лев яростный и прекрасный. Он бил хвостом по песку, глаза его сверкали, из широко открытой пасти вырывалось шумное дыхание, готовое, вот-вот перейти в грозный рев. За львом расстилались: безмерное небо и море — великое лазурное море. Женщины поняли, что в последний раз видят, все это. Они оцепенели. Лев припал к земле, мускулы его напряглись, и глаза налились кровью… Он прыгнул…