Мама в это время, кстати, устроилась на работу. Рабочих мест в военном городке было не так уж много, не повыбираешь. Пришлось идти официанткой в единственный местный ресторан. Иногда меня брали туда, и я сидела в каком-то уголке, рассматривая картинки в книге Волкова «Семь подземных королей». Очень любила тогда эту сказку — наверное, это сама северная скудная земля, скрывавшая в недрах ископаемые сокровища, шептала мне о романтике чудесных находок и тайнах кладов.

— Людочка, «Оливье», пожалуйста! И сто грамм… нет, лучше сразу двести. Ой, а это у вас дочка такая большая? И не скажешь! Не посидите с нами?.. Почему же?.. Ох, как жалко. Триста грамм принесите, Людочка…

«Птица счастья завтрашнего дня…» — старательно исполнял шлягер местный оркестрик.

А герои плыли на лодках, разгоняя слабым светом чадящих факелов мрак подземных тоннелей… И сияли самоцветы, и тявкала маленькая смешная собачка…

Я поднимала глаза от слегка потрепанных на углах страниц старой книги, но продолжала видеть тот сказочный мир.

«Выбери меня, выбери меня!» — настойчиво, как заклинание, звенело вокруг.

— И еще рыбки, Людочка!..

А папа часто пропадал на дежурствах. Регион (вспомним про Америку) был непростым, иногда дежурство продолжалось сутками, причем военные находились в постоянной готовности по малейшему сигналу тревоги вступить, что называется, в боевое взаимодействие…

Помню, он приходил и всегда подхватывал меня на руки. Потом хлопал по карманам синего летного комбинезона и, доставая маленькие шоколадки, которые выдавали офицерам в качестве пайка, спрашивал:

— Ну, что я принес?.. Посчитай.

Пока я была совсем маленькая, счет шел на «один, два… много!..».

Это потом стало ясно, что обычно шоколадок оказывалось три. Странно, а ведь я до сих пор в целом равнодушна к конфетам и шоколаду. Зато люблю кедровые орешки, тогда я считала, что они называются диковинным певучим словом плоскогубцы, путая продукт с инструментом, которым папа для меня их раскалывал…

В школу я пошла, когда мне еще не исполнилось семь, а поэтому потребовалось сдать вступительный экзамен, доказывая свою смышленость и начальное образование: сосчитать до десяти и обратно, рассказать сказку и ответить на какие-то незамысловатые вопросы. Экзамены удались, тем более я доверительно сообщила, что у меня уже есть кукла-невеста, и всем стало абсолютно ясно, что девочку с куклой-невестой нужно срочно брать в школу и занять ее ум чем-нибудь безобидным и полезным типа алфавита и выписывания в тетрадки крючочков и палочек.

Впрочем, с крючочками — это отдельная история. Сколько же неприятностей они мне доставили! Сидишь, бывало, высунув язык от усердия, а все равно что-то обязательно пойдет не так: где-то рука дрогнет от великого напряжения, где-то противная палочка преступно заползет за линейку, а нарисованное в утешение уныло повесившим головы двойкам солнышко почему-то покажется взрослым неуместным.

— Переписывай! — скажет мама, критически обозрев результаты горьких трудов.

— Ну ма-ам!..

— Плохо получилось. Переписывай.

Глаза щиплет от слез, но чертов кодекс!.. Сжечь бы его да развеять по стылому северному ветру. Так нет, неписаный же, не сожжешь. Вот и приходится с горестным вздохом переписывать заново. Строчку за строчкой. Раз за разом.

— А меня мама переписывать не заставляет, — заявила дочь техника Ленка.

— Везет… — я закусила кончик косы и оценивающе посмотрела на одноклассницу. — Можно, я к вам перееду? Буду у вас жить?

— Можно. У меня мама добрая, — сообщила Ленка. — У тебя шоколад есть?

— Есть, — в тоннеле отчаяния забрезжил свет надежды.

— Хорошо, возьми побольше.

И я кивнула.

Мамы как раз не было дома, но ее появление ожидалось с минуты на минуту. А потому, отложив уже не нужную тетрадку, я взяла кукольную коляску и принялась за сборы.

Как настоящая девочка, я положила туда самое необходимое: трусы и бантики. Немного подумав, добавила для Ленки шоколад, о котором она просила, и апельсины. С таким багажом несложно начинать новую счастливую жизнь.

Но счастье и в этот раз оказалось не на моей стороне: уже на пороге квартиры я была застигнута вернувшейся мамой, которой отчего-то не понравилась идея с переездом. Она вообще была немного странной и не одобряла многие прекрасные вещи — например, когда я играла в больницу и щедро мазала подруг и кукол пахучей жидкостью из черного флакончика с надписью: «Magie Noire». Флакончик некстати привез ей из командировки папа, попавшийся на коварный дизайнерский трюк «Ланкома» и решивший, что приобретает за сумасшедшие деньги хотя бы достаточный объем.

— Ну что смотришь? Где твоя тетрадка? — спрашивала сурово мама.

И я, уныло понурив голову, брела за стол и, едва не плача, снова принималась выписывать противные палочки и крючочки, чувствуя себя кем-то вроде Марьи Моревны в плену у Кощея — только без всякой надежды на избавление.

Та самая птица счастья из песни наверняка пролетала над теми краями, но, ослепленная блеском снега и монотонными красками тундры, просто не разглядела, что и тут живут люди.

Может, стоило помахать ей:

— Эй! Это я, Катя! Я здесь! Здесь!..

Но палочки и крючочки… и ни минуты свободного времени…

А высокий офицер, уже давно гипнотизировавший взглядом симпатичную молодую официантку, пусть и обремененную вечно растрепанным чадом с зачитанной книжкой, напрасно поджидал ее на холоде у выхода из ресторана. Каждый раз она проходила мимо — как богатый купеческий караван мимо жалкой деревушки.

Перед сном мама рассказывала мне «Майскую ночь, или Утопленницу» Гоголя и «Венеру Милосскую» Проспера Мериме, пробуждая в детском сознании интерес к ужасному и мистическому. Но самое страшное случилось, когда она вдруг принесла в дом черного котенка.

Помните же: «Настала ночь: ушел сотник с молодою женой в свою опочивальню; заперлась и белая панночка в своей светлице. Горько сделалось ей; стала плакать. Глядит: страшная черная кошка крадется к ней; шерсть на ней горит, и железные когти стучат по полу. В испуге вскочила она на лавку, — кошка за нею. Перепрыгнула на лежанку, — кошка и туда, и вдруг бросилась к ней на шею и душит ее…»

Неудивительно, что с наступлением ночи между мной и котенком происходили баталии: он очень хотел подобраться поближе ко мне, наслаждаясь теплом человеческого детеныша, я — естественно, выставить его вон. На всякий случай, из простой и весьма объяснимой предосторожности.

Однажды мама услышала дикий мяв и, вбежав в комнату, застала странную картину. Я сидела на кровати, удерживая вырывающегося котенка одной рукой, а второй пыталась отстричь ему когти ножницами. Опять же, весьма разумно, исходя из обстоятельств. Закончилась эта история хорошо: благодаря своевременному вмешательству ни один котенок не пострадал.

Мама вообще хотела вырастить из меня хорошую девочку, а мне оставалось только сопротивляться, как сопротивляется при давлении любой материал, тем паче — живой человек. В первом классе из меня решили сделать балерину, однако мне оказалось совершенно неинтересно становиться в балетные позиции, тянуть ножку и совершать прочие бессмысленные для человеческого организма движения. Гораздо интереснее толкаться, бегать, играть, и именно поэтому преподаватель, сначала считавшая меня очень подходящей для балета (о, в те дивные времена, когда вода казалась мокрее, а снег белее, я была длинноногой и очень тощей блондинкой), быстро во мне разочаровалась и из студии выгнала — к моей огромной радости.

Меж тем настала зима, и все вокруг засыпало снегом. Его оказалось так много, что можно было строить настоящие снежные дома. Помню вытоптанные в снегу ступени, уходящие в глубь сугроба, служившего зимней крепостью.

Разумеется, играть в снегу гораздо увлекательнее, чем учиться.

Мы с моей лучшей подругой никогда не спешили домой. Дело в том, что как раз на пути между школой и домами коварно расположилась потрясающая горка, с которой можно было кататься на картонке или на портфеле. На горке всегда толпилась ребятня, слышался смех и веселые голоса. Пройти мимо было чем-то сродни подвигу. Правда, маме очень не нравилось, что я постоянно задерживаюсь после школы, а потом прихожу растрепанная, мокрая и еще с портфелем, полным снега (ну тут-то я совсем не виновата — я снег туда не пихала, сам набивался!).