В парке что-то происходит. Там слышны голоса, что-то металлически брякает. Мне не видно из-за большого общественного туалета. Его зеленая дощатая стена прижата к парковой ограде. Мама говорит, что из-за него в нашем колодце вода тухлая. Я не понимаю. Колодец тут, а туалет — вон где, в парке. Еще мама говорит, что во время войны в парке упала большая бомба, она не взорвалась, только выкопала огромную яму. Я думал, что эта бомба с руками и лопатой. Как она может выкопать? Мама сказала, что когда она была такая, как я, приезжали военные, искали эту бомбу. Яму выкопали еще глубже — не нашли. Яма эта никак не зарастала. Тогда со всей улицы в нее стали носить всякий хлам. За лето навалят, зимой снегом засыплет, а весной раз — опять яма пустая. Прокопич сказал: плывун. Я думаю, этот плывун сидит в яме. Еще Прокопич сказал, что он затягивает все, что в яму попадет. И бомбу засосал. Я представлял плывуна существом вроде сома с огромным ртом, в который он все засасывает. Я так и сказал, что бомба же может взорваться в брюхе плывуна. Прокопич потер глаза и ничего не сказал на мое предположение.
Из калитки вышел дядя Ваня, он живет на другой стороне нашего дома с тетей Нюрой. У дяди Вани все пальцы и нет шрамов. Но он тоже не любит рассказывать о войне. А еще он не пьет водку. Совсем, даже по праздникам, как Прокопич и Колькин отец — Володька. Володькой его называет дядя Ваня. Володька спился. Он не похож на пьяниц из пивной. У Володьки тусклые глаза, фиолетовое лицо и полосатый нос, похожий на географическую карту в комнате Сереги. Только реки на этом носу не синие, а красные.
Нет, в парке определенно что-то происходит! Мне нужно слезть с забора и перебраться через канаву. Вчера был дождь, там полно воды. Обычно папа меня переносит через канаву, или Сережка — перепрыгнет и протянет руку, чтоб я не шмякнулся в самую жижу.
Значит, мне нужно слезть с забора и бежать к воротам, там войти в парк и добежать до туалета… который директор парка Констатиныч поставил прямо над той самой ямой.
Констатиныч тоже бывший военный. А еще он бывший председатель поссовета и расписал моих папу и маму. Я не знаю, что это значит. Никаких росписей я не видел ни у папы, ни у мамы. Я думаю, расписать — это красками. Или чернилами, как у Юрки-футболиста на плече наколка. Ни у папы, ни у мамы наколок нет.
Мелкая щебенка с улицы все время лезет в сандалии. Пока я добежал до ворот, раз десять снимал и вытряхивал камушки.
В парке дядьки носили от грузовика длинные железяки. Они носили их на площадку. Я стоял и смотрел. Я знаю, что спрашивать дядек, когда они работают, нельзя — будут злиться. Пивная еще закрыта. Цепочная карусель — тоже. Можно походить по парку и пособирать мелочь, чтобы потом купить билет на карусель. Желтые медяшки и серебристые гривенники. Однажды я нашел целый клад — россыпь монеток по 20 коп. Я собрал целую горсть и побежал покупать билеты на карусель, а кассирша выгнала меня и сказала, что это не деньги… Как я ревел! Ну как же не деньги, если на них все есть: и СССР, и 20 КОП. И цвет тот, что нужно, и размер. Потом мне Колька объяснил, что была какая-то реформа, и эти деньги старые, на них ничего не купишь. У всех дома есть такие монетки, и они уже никому не нужны.
Дядьки сложили все железки, и грузовик уехал. Я сидел на толстой железной тумбе и смотрел, что они делают. Дядьки устроили перекур. Один заметил меня и подмигнул. Я помахал ему рукой. Дядьки все были в синих и желтых майках, промасленных штанах и сапогах. Я такие сапоги видел у Прокопича. Они кирзовые. Черные пупырчатые. В них всегда были воткнуты тряпки-портянки. Прокопич очень любит сапоги. Даже летом в них ходит. «Шлындает» или «шкандыбает» он в них даже в туалет, на голых ногах голенища сапог хлопают. Вот я понял, откуда Прокопич взял такие смешные слова.
Я ковыряю прутиком землю рядом с тумбой. Дядьки кончили курить, и один полез на фонарный столб. В зубах он держал провода с «крокодилами». Я знаю, что такое «крокодилы» — это такие зажимы для электричества. У нас дома есть маленькие. А эти у дядьки — большие. Дядька прицепил «крокодилы» к фонарю. Один крикнул мне:
— Уходи, пацан! Сейчас варить будем!
Я понял. Электросварка! Я люблю электросварку. От нее потом зайчики мельтешат в глазах, а в воздухе пахнет грозой и еще чем-то кислым и приятным.
На всякий случай я отбежал подальше. Не от сварки, от дядек. Чтоб не догнали и не надавали по заднице. Я спрятался в кустах и оттуда наблюдал, как трое дядек держали железки, а один — тот самый, что лазил на столб, — нацепив на голову квадратную маску, трещал и сверкал электросваркой. Я носом тянул кислый дым.
У дядек получалась какая-то огромная железная коробка. Вот они сварили раму. Вот начали приваривать железные листы. Мне надоело сидеть в кустах, и я решил походить по парку, а потом вернуться и посмотреть, что же они такое делают?
В парке пустынно. Я не знаю, сколько времени. Когда выходил из дома, большая стрелка была между десятью и одиннадцатью, а маленькая около семи. Я нарвал кислых яблок в саду у Прокопича, но съел только одно, остальные запулил в галок, которые сидели на проводах, потом я слазил на участок тети Шуры, там в траве растет зеленая клубника — не покраснела ли? Нет. Потом я хотел взять удочку и сходить на пруд за рыбой, но мама удочку изломала и запретила ходить к пруду. А я вспомнил, что туда-то я пройду, а вот на обратном пути у дома Виноградовых уже наверняка будут гужеваться ребята и запросто могут заставить драться «до первой крови». Драться я не люблю.
Грибов на овраге уже нет, я их еще вчера оборвал, и тетя Таня сварила суп. Бузина хороша, пока зеленая. Можно срезать ножиком из обломка ножовки трубчатый стебель лопуха и через него плеваться бузиной в девчонок. Если бы встал уже Ленька Гиверский, можно было б сходить к нему и послушать детекторный приемник. Мне очень нравится детекторный приемник. Ленька его сделал сам. Приемник был весь нараспашку. В нем большая золотистая катушка, какие-то детальки, одна большая штука с пластинами. Я не знаю, как она называется, но я из таких выламывал пластинки и вообще доставал стальные шарики. Когда Ленька узнал, что я сделал, он страшно ругался. «Варвар! Ты искурочил КПЕ! Где я возьму новый?!» Я знал где. У дяди Вани на чердаке в сарае валяется большая штука, в которой есть такая вот деталь с двигающимися пластинами. Нужно только взять и принести Леньке. Я принес. У Леньки от восторга щеки стали красными. Он очень обрадовался. И когда собрал детекторный приемник — дал послушать. Он мне всегда давал слушать. Там в черной круглой коробочке дядьки и тетки что-то шептали важными голосами, или пели песни, или играли «легкую музыку». Приемник есть и у нас. Это радиола «Юность», я из нее слушаю вечернюю сказку для самых маленьких, которую рассказывает Николай Литвинов — котячьим голосом. А еще я слушаю на ней пластинки тети Нади из большого ящика. Пластинки большие, тяжелые, они в бумажных конвертах, и, если случайно уронить, — расколются. Есть еще маленькие пластинки, они черные или синие, тоненькие — эти появились недавно. Там «Черный кот», «Я работаю волшебником» и «Главное, ребята, сердцем не стареть», а еще «Любовь — кольцо» и странная песня, которую поет тетка про дядьку, который играет на кларнете и трубе… Есть еще пластинка, которую я боюсь. Там дядька хриплым голосом говорит, что «Если друг оказался вдруг…». Я не знаю, что такое «вдруг». И вообще там он рассказал, что «У дельфина взрезано брюхо винтом…» Дельфинов я видел только на картинках и в кино «Человек-амфибия», мне нравятся дельфины, и их жалко.
Пластинки из ящика тети Нади интересные. Их нужно ставить на 78, и там только одна музыка, под которую очень здорово маршировать. Мама сказала, что это какие-то «Брызги шампанского» и танго. А еще, что тетя Надя заругается, если мы разобьем ее пластинки, потому что они пережили эмиграцию… Я ничего не знаю про эмиграцию, только что это было во время войны. Когда мама и тетя Надя собираются, они сперва разговаривают тихо, а потом все громче и громче… и мама упрекает тетю Надю этой эмиграцией… а тетя Надя обижается и уезжает, хлопнув дверью.
