В самом символе говорится, что Христос «из сущности Отца». Он – не подчиненное божество. Он «единосущен Отцу». Греческое слово, использованное для выражения понятия «единосущности» – которое также может быть переведено как «той же самой сущности» – это homoousios, термин, которому было предназначено сыграть важную роль в дальнейших дебатах о Христе. Как оказалось и как мы убедимся в эпилоге, ни созывом собора, ни принятием символа веры не удалось разрешить все спорные вопросы, касающиеся природы Христа. В действительности эти вопросы продолжали существовать, арианизм продолжал процветать, и даже когда арианский спор был окончательно разрешен, возник целый ряд других проблем, касавшихся все более сложных и тонких деталей и нюансов. Если Константину не доставляли удовольствия противоречия, возникавшие в его дни, он с презрением отнесся бы к тому, что за ними последовало.

Важно то, что символ веры делает акцент на «единосущности» Христа Богу Отцу. По сути, это значит, что Бог и Христос абсолютно равны. Христос – «Бог истинный», а не второстепенное по отношению к Богу Отцу божество. И, как следует из анафем, отныне считалось ересью утверждать, что было время, когда Христос не существовал (или время, ранее которого он не существовал) или что он был создан «из ничего», как все остальное во вселенной, или что он обладал иной, чем Бог, сущностью.

Чтобы изложить долгую и запутанную историю вкратце, среди большинства присутствовавших на соборе епископов было достигнуто соглашение относительно нового символа веры, который отныне должен был считаться обязательным для всех христиан. Именно это имеется в виду, когда в символе говорится, что он выражает мнение «кафолической и апостольской церкви» – прямой преемницы апостолов Иисуса, теперь разбросанной по всему миру (слово «кафолическая» в этом контексте значит «всеобщая», «всемирная»). Иногда приходится слышать, что решение на Никейском соборе было принято незначительным большинством голосов. Но это не так. Только 20 из 318 епископов не согласились с окончательной формулировкой символа веры. Константин, принимавший активное участие в заседаниях, заставил семнадцать из двадцати уступить. Поэтому в итоге лишь трое отказались поставить под символом веры свою подпись – сам Арий и еще два епископа с его родины, Ливии. Эти трое были изгнаны из Египта. Была еще пара епископов, которые подписали символ веры, но отказались согласиться с анафемами в конце, направленными специально против учения Ария. Эти епископы также отправились в ссылку.

Таким образом, история о том, как Иисус стал Богом, по-видимому, подошла к концу. Но, как мы увидим в эпилоге, на самом деле это еще не было концом. Как раз напротив. Но к тому моменту Александр и его единомышленники считали себя победителями, а Константин поверил, что наконец-то достиг единства Церкви. Спорные вопросы были на время разрешены. Христос был совечен Богу Отцу. Он всегда существовал. И он был «единосущным» Богу Отцу, истинным Богом, чье бытие уходило в бесконечность.

Христос Никеи, очевидно, очень далек от исторического Иисуса из Назарета, странствующего апокалиптического проповедника из сельской глубинки Галилеи, который своим поведением оскорблял власти и был без лишних церемоний распят за преступления против государства. Кем бы он ни был в реальной жизни, теперь Иисус стал в полной мере Богом.

Пока я работал над этой книгой, мне пришло в голову, что история развития моих богословских представлений зеркально отражает историю богословия ранней Церкви. Если использовать устаревшую терминологию, в раннем христианстве взгляды на Христа с течением времени становились все «выше и выше», по мере того, как он все в большей степени отождествлялся с божеством. Иисус прошел путь от потенциального (человеческого) Мессии до Сына Божьего, вознесенного до божественного статуса в момент воскресения; от предвечного ангельского существа, которое пришло на землю, став человеком; от воплощения Слова Божьего, существовавшего прежде всех времен, через которое был сотворен мир, до самого Бога, равного Богу Отцу и всегда существовавшего рядом с Ним. Мои собственные, личные, верования касательно Иисуса развивались прямо в противоположном направлении. Вначале я думал об Иисусе как о Боге Сыне, равном Отцу, одном из лиц Троицы; но со временем я начал рассматривать его все «ниже и ниже», до тех пор, пока я не пришел к представлению о нем как о человеческом существе, ничем не отличающимся по своей природе от всех прочих людей. Христиане вознесли его в своем богословии до божественного статуса; по моему мнению он всегда был и остается человеком.

Будучи агностиком, я теперь рассматриваю Иисуса как подлинного религиозного гения с блестящими прозрениями. Но он, кроме того, в очень многих отношениях был человеком своего времени. А его время было веком пылких апокалиптических ожиданий. Иисус был частью еврейской среды Палестины I века. В ней он родился и воспитывался и именно в этом контексте осуществлял свое общественное служение. Иисус учил, что тот век, в котором он жил, находился во власти сил зла, но что скоро Бог вмешается, чтобы уничтожить всех своих противников. И затем Бог установит свое благое утопическое царство на земле, где не будет ни боли, ни страдания. Сам Иисус станет правителем этого царства, а его двенадцать учеников будут служить ему. И все это должно было произойти очень скоро – еще при жизни его собственного поколения.

Эта апокалиптическая весть по-прежнему находит отклик в моей душе, но я, безусловно, не верю в нее в буквальном смысле слова. Я не верю, что существуют некие сверхъестественные силы зла, которые контролируют наши правительства, или демоны, которые делают нашу жизнь несчастной; я не думаю, что будет иметь место божественное вмешательство в жизнь мира с тем, чтобы навсегда уничтожить все силы зла; я не думаю, что в будущем здесь, на земле, будет установлено утопическое царство во главе с Иисусом и его апостолами. Но я считаю, что существуют добро и зло; что все мы должны быть на стороне добра и всеми силами бороться против любого зла.

Мне особенно близка этическая сторона учения Иисуса. Он учил, что большую часть закона Божьего можно суммировать в одной заповеди – «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». Он учил: «Как хотите, чтобы люди поступали с вами, так с ними поступайте и вы». Он учил, что наши поступки, продиктованные любовью, великодушием, добротой и милосердием, должны простираться даже на «братьев Моих меньших» – то есть, смиренных, отверженных, нищих, бездомных, нуждающихся. Я целиком и полностью согласен с этими взглядами и всеми силами стараюсь жить в соответствии с ними.

Однако как историк я отдаю себе отчет в том, что этическое учение Иисуса было выражено в определенно апокалиптической форме, которую я не принимаю. Иисус иногда восхваляется как один из величайших учителей морали всех времен, и я поддерживаю эту характеристику. Но важно понимать, что рассуждения, лежащие в основе его морального учения, совсем не те, которые большинство из нас используют сегодня. Люди в наши дни полагают, что мы должны жить в соответствии с нормами этики по множеству различных причин – большинство из которых не имеют отношения к Иисусу – например, с тем, чтобы мы могли достичь полной самореализации в жизни или чтобы мы, как общество, пришли в далеком будущем к совместному процветанию. Иисус не учил этике с тем, чтобы общество в далеком будущем могло процветать, хотя бы потому, что для Иисуса не существовало далекого будущего. Конец должен был наступить очень скоро, и людям следовало к нему подготовиться. Те, кто жил в соответствии с установленными им стандартами, любя Бога всеми силами и любя друг друга как самих себя, войдут в Царство Божье, которое вот-вот настанет. Те же, кто отказался это делать, будут уничтожены, когда Сын Человеческий явится с небес для суда. Этика Иисуса была «этикой царства» как потому, что жизнь, которую вели его последователи, следуя этим этическим правилам, станет той жизнью, которую им предстоит испытать в будущем царстве – где уже не будет войн, ненависти, насилия, угнетения и несправедливости, – так и потому, что человек мог войти в будущее царство, лишь живя в соответствии с этими правилами.