Среди многочисленных произведений Оригена, пожалуй, наибольший интерес представляет книга «О Началах», написанная около 229 года, когда ему было примерно 40 лет. Это первая дошедшая до нас попытка создать систематическое богословие, то есть применить определенную методологию, призванную решить важнейшие богословские проблемы, стоявшие перед Церковью – как для того, чтобы сформулировать верования, которых должны были придерживаться «все» христиане, так и для того, чтобы найти подход для верного понимания многочисленных «серых зон», еще не исследованных ортодоксальными мыслителями того времени.
Ориген начинает свою книгу, подчеркивая, что Христа следует понимать как Премудрость Божью, которая всегда существовала наряду с Богом Отцом (ибо Бог всегда обладал премудростью), не имея начала. Христос также есть Слово Божье, поскольку именно он сообщает миру все, что связано с Премудростью Божьей. Для Оригена Христос был не просто предвечным божественным существом – он всегда был рядом с Богом Отцом, а так как он – Премудрость Божья и Слово Божье, то он сам Бог по природе и всегда был таковым. Именно через него Бог сотворил все вещи.
Таким образом, естественно возникает вопрос, каким образом «великое могущество божественного величия» могло стать человеком и «находилось, как нужно этому веровать, в пределах ограниченности человека, явившегося в Иудее» (О Началах, 2.6.2)[130]. Ориген сам подходит с благоговейным трепетом к вопросу о воплощении: «Отсюда и возникает затруднение для человеческой мысли: пораженная изумлением, она недоумевает, куда склониться, чего держаться, к чему обратиться. Если она мыслит Его Богом, то видит Его смертным, если она считает (Его) человеком, то усматривает Поправшего власть смерти и Восстающего из мертвых с добычею» (О Началах, 2.6.2).
Каким образом эта божественная личность могла стать человеком, не умалив при этом своей божественности? И как человек может быть божеством, не переставая быть человеком? В качестве решения Ориген предлагает одну из тех идей, которая впоследствии навлекла на него обвинения в ереси. Он пришел к вере в предсуществование душ. С его точки зрения, не только Христос существовал до своего воплощения на земле в облике человека, но и все прочие люди[131].
Ориген полагал, что в далеком прошлом, уходящем в бесконечность, Бог создал огромное число душ, с тем, чтобы эти души предавались созерцанию и имели участие в Сыне Божьем, который также был Премудростью и Словом Божьим. Но почти все эти души не сумели исполнить своего предназначения и поэтому отпали от благоговейного созерцания Слова и Премудрости Божьей – причем некоторые в большей степени, чем остальные. Те, которые пали ниже всех прочих, стали демонами. Те, которые не так отдалились от Бога, стали ангелами, а те, кто оказался в середине – людьми. Таким образом, превращение в демона, человека или ангела явилось своего рода наказанием для души. Вот почему среди этих трех родов существ существуют свои ранги и различия. И вот почему среди людей некоторые появляются на свет с врожденными дефектами или лишены жизненных преимуществ. Вовсе не потому, что Бог обращается с людьми по собственному капризу, а потому, что некоторые люди вынуждены нести более суровое наказание за более серьезные грехи, которые они совершили еще до того, как начали вести человеческое существование.
Однако среди этого множества душ имелась одна, которая не отпала, и понимание этой души – ключевое для христологии Оригена. Эта душа предавалась постоянному созерцанию Слова и Премудрости Божьей с такой абсолютной преданностью, что «неотделимо и неразлучно пребывала в Нем». Беспрестанное созерцание оказало на эту душу чрезвычайно сильное воздействие. Самая лучшая аналогия, какую может провести Ориген – это кусок железа, помещенный в пылающий огонь и по истечении продолжительного времени усваивающий характерные свойства огня, – хотя, разумеется, железо само по себе «огнем» не является. Прикосновение к железу ничем не отличается от прикосновения к самому огню. То же самое случилось и с этой душой. Она «всегда находится в Слове, всегда в Премудрости, всегда в Боге», и вследствие этого «все, что она делает, что чувствует, что мыслит, есть Бог. Вот почему эта душа не может быть названа совратимою и изменчивою: она получила неизменяемость вследствие непрерывного и пламенного единения со Словом Божьим» (О Началах, 2.6.6).
Эта единственная душа явилась тем средством, с помощью которого Бог смог установить связь с падшими душами, ставшими в наказание людьми – ибо эта единственная душа, всецело пронизанная Христом, Словом и Премудростью Божьей, стала человеком. Поскольку она составляла «единство» с Богом (как кусок железа становится единым с огнем), в своем воплощенном состоянии, как человек Иисус, она тоже по справедливости могла быть названа Сыном Божьим, Премудростью Божьей, силой Божьей, Христом Божьим, а поскольку она стала человеком, то могла именоваться Иисусом, Сыном человеческим.
Каким образом Иисус Христос, с одной стороны, может обладать рациональной душой, как все прочие люди, а с другой – быть явлением Сына Божьего на земле? Потому, что «эта душа, принадлежащая Христу, так возлюбила правду, что, вследствие величия любви, прилепилась к ней неизменно и нераздельно, так что прочность расположения, безмерная сила чувства, неугасимая пламенность любви отсекли (у ней) всякую мысль о совращении и изменении, и что прежде было свободным, то, вследствие продолжительного упражнения, обратилось в природу» (О Началах, 2.6.5).
Здесь перед нами весьма утонченная, хотя и основанная в значительной мере на воображении, попытка понять природу и воплощение Христа – без сомнения, одно из наиболее продвинутых ранних объяснений, как Христос мог быть одновременно божеством и человеком. Но и она была оставлена позади в последующие годы, по мере того как богословы работали над уточнением своих взглядов, исключая любые подходы, которые они считали ересью или граничившими с ересью[132].
Тупики и широкие пути ранних христологий
Когда ересиологи II, III и IV веков обсуждали «еретиков», чье присутствие в своей среде они считали угрозой, то обычно описывали их как злобных, одержимых демонами распространителей лжи. Однако правда заключается в том, что фактически ни один еретик – ни тогда, ни теперь – не считал себя «еретиком» в том смысле слова, в котором использовали его древние ересиологи, а именно тем, кто распространяет ошибочные мнения. Никто ведь не думает, что распространяет заведомую ложь, и точно также никто не считает собственные мнения «ошибочными» – а если такое случается, исправляет их так, чтобы они стали верными. Почти по определению каждый рассматривает собственное мнение как «ортодоксальное» – по крайней мере в богословском смысле «верного учения».
Это одна из причин, по которой историки не используют термины ересь, ортодоксия и гетеродоксия в их сугубо оценочном, богословском смысле, чтобы описать, какие взгляды верны, а какие – нет. Люди всегда склонны считать собственные взгляды верными. Поэтому историки используют данные термины в нейтральном смысле, чтобы описать, какие взгляды в итоге были признаны истинными большинством верующих – или по крайней мере большинством церковных лидеров – а какие были признаны ложными.
Но поскольку в ранней Церкви все, выдвигавшие тот или иной взгляд, считали его верным, почти нет оснований предполагать, что, распространяя его, они действительно намеревались причинить кому-либо вред. Фактически все деятели ранней Церкви, о которых мы знаем, считали, что поступают правильно, и намеревались изложить таинства христианской веры как можно точнее. Но история не всегда относится благосклонно к благим намерениям.
