— У тебя никогда не было служанок с такой, как у тебя, фигурой!

— Вот как! Значит, вы и с фигурой ваших служанок знакомы?

— Я попрошу тебя не уклоняться и отвечать мне! — грубо одернул комедиантку Балашша.

Мими только теперь заметила его суровый и даже запальчивый тон, совсем не похожий на ту деланную придирчивость, которую иногда напускал на себя барон и которая исчезала после первого же поцелуя. Как видно, надвигается черная туча! Чем-то она только разразится: проливным дождем или, чего доброго, настоящей грозой, с громом и молнией? Мими бросила на барона испытующий взгляд, словно пытаясь заглянуть ему в душу, и вздрогнула, а лицо ее, голос и все поведение мгновенно утратили налет веселости и милой игривости, с которой она до сих пор парировала все атаки барона. И напрасно, потому что эта игривость была удивительно действенным оружием в ее руках.

— Вы, право же, какой-то странный, — протяжным и даже жалобным голоском заметила Мими. — Что с вами? Чего вы хотите от меня?

— Ответа.

— О господи, верни ему разум! Говорю же я вам, что я взяла этот костюм у служанки, перешила его по своей фигуре, как это всегда делается, — бросила Мими и, не говоря больше ни слова, оставила барона. Она шла вниз по косогору, устало уронив руки и спустив красный платок с головы на плечи. Балашша с минуту взвешивал в уме ее ответ с точки зрения его правдоподобия и пришел к выводу, что маленькая гадючка ловко выпуталась из зарослей.

Влекомый неведомой силой, он невольно шагнул вслед за комедианткой.

Девица шла не оглядываясь. Знала она или нет, что он следует за ней? По-видимому, знала, потому что сухой прошлогодний хворост, опавшие сучья деревьев трещали и хрустели под тяжелыми мужскими шагами. Но, слышала Мими его шага или нет, шла она не торопясь — не убегая от него, но и не замедляя шага, шла спокойно, словно была одна во всем лесу. Вдруг она наклонилась, чтобы сорвать выглянувший из травы первоцвет, и здесь ее нагнал Балашша.

— Куда же вы бежите от меня, мадемуазель Шрамм? — Впервые за все время их дружбы он назвал ее этим холодным именем, украшавшим когда-то театральные афиши.

— Домой, — просто отвечала девица.

Теперь они пошли уже рядом, но все так же молча.

Мими рассеянно обрывала желтые лепестки цветка, а барон украдкой поглядывал на нее сбоку. Девица все еще нравилась ему, хотя ее, пожалуй, нельзя было назвать красивой, разве что интересной. Свою маленькую, изящную головку она, словно цветок полевой гвоздики, держала слегка склонив набок. Лицо ее было слишком угловатым, но очень подвижным. Сколько бы ни смотрели на него, перед вами всякий раз были новые черты, ибо каждое слово Мими, каждая ее улыбка или движение алых губ неповторимо изменяли ее лицо.

Пан Блашкович, приезжавший в село Рашка из Хонта на съезды патриотов, так оказал однажды про Мими (и нам приятно сослаться в данном случае на знатока):

«Будь я султаном, я прогнал бы всех трехсот жен, а вместо них содержал бы всего лишь одну — мадемуазель Шрамм; в ней одной есть все, что можно найти в трехстах других».

Конечно, Блашкович преувеличивал, говоря так, потому что у Мими был божественно милый вздернутый носик, но человеку, коль уж он султан, иной раз придет желание полюбоваться носом греческого типа. Или, скажем, синими глазами. Что же это за собрание драгоценностей, в котором нет сапфиров?!

…Так они и шли бы молча, если бы дорогу им не заступил куст шиповника. Ох, как любят эти цветы совать свой нос повсюду!

Бант Мими, который согласно моде этого края порхал у нее на левом краю юбки, зацепился вдруг за колючку шиповника. Мими потянула юбку к себе, бант оторвался, а из-под натянувшейся юбки выглянула на миг ее нижняя белая сестричка.

Барон, остававшийся при любых обстоятельствах кавалером, наклонился и поднял ленту.

— Спасибо, — печально улыбнувшись, поблагодарила девушка.

— Помнится, на вершине дерева вы еще одну ленту оставили, — заметил барон холодно.

— Сегодня мне не везет на ленты…

— Нет, мне показалось, что вы ее сами к ветке привязали. Мими вздрогнула — по крайней мере, барону так почудилось, — но спросила она совершенно равнодушным голосом:

— Вы это так странно подчеркиваете?

— Да ведь и в самом деле странно все это, — насмешливо отвечал барон.

— Что именно?

— Странным, мадемуазель Шрамм, является все, что требует объяснений!

— Я привязала ленту просто как доказательство на тот случай, если бы кто-нибудь не поверил, что я смогла взобраться так высоко.

— Ну конечно! Ведь и Киселяк * вырезал свое имя на всех скалах. У него, бедняжки, по-видимому, не было с собой ленточек.

Между тем барон и Мими вышли из лесной чащи на поляну, с которой открывался вид на один из флигелей дворца, построенного в стиле барокко. Отсюда начиналась отличная, посыпанная гравием дорога, которую обрамляли высокие развесистые липы, бросавшие торжественную тень на землю. Справа, в небольшой лощинке, стояла среди густых деревьев увитая плющом часовенка, которую построила еще покойница баронесса, — мать барона Антала, урожденная Серенчи, чтобы таким путем умилостивить привидение. Дело в том, что Рашкинский лес имел также и свое собственное привидение. Когда Балашшам грозило какое-нибудь несчастье, в лесу появлялся безголовый зубр. Уже многим людям доводилось видеть этот призрак, они все готовы были подтвердить под присягой. Безголовый зубр — по народному поверью — требует у Балашшей вернуть ему голову, которую бароны в свое время взяли себе на герб, и будет он бродить по этому лесу до тех пор, пока наконец не получит ее обратно.

Мими свернула теперь на полузаросшую тропинку, которая вела к часовне.

— Так вы еще не идете домой?

— Прежде мне нужно переодеться в часовенке.

— Как? Вы переодеваетесь в часовне?

— Там я держу свое платье. Уж не думаете ли вы, что я могу показаться прислуге в таком маскараде?

— Ах, вот оно что! Значит, вы занимаетесь вашим спортом тайком от всех? И никто не знает об этом?

— Никто…

Балашша, услышав такой ответ, еще больше помрачнел.

— Кому же предназначается в таком случае ваш знак, эта самая повязанная на вершину тополя ленточка? Кто должен был ее увидеть? Ведь не без цели же вы это делали?

Девица густо покраснела и виновато потупила взор.

Барон же, сверкнув глазами, подскочил к ней и, исступленно схватив за руку, грубым, исполненным ревности голосом прошипел:

— Мими, ты обманываешь меня! Ты не любишь меня больше!

На лице комедиантки отобразилось минутное колебание: вырваться и убежать или?..

В Конце концов она склонилась в сторону «или» и, покорно припав к мужественной груди Балашши, обильно оросила его сорочку слезами, а свободной рукой схватила одну из своих кос и стегнула барона этой дивной плетью по спине.

Ну, перед таким милым оружием уж никто не устоит! Разгневанный мужчина растаял и сжал грешницу в своих объятиях, прошептав:

— Ах ты, нехорошая Мими! Глупенькая ветреница!

Сказочные теремки на курьих ножках наделены одним замечательным качеством — в них все происходит само собой: и скатерть самобранка, и хорошие вина, и роза, превращающаяся затем в красавицу королевну. Словом, путник находит в них все, что его душеньке угодно, и ни слуги, ни лакеи там не путаются под ногами — все происходит по какому-то волшебству.

Замок Балашши тоже был похож на такой сказочный терем-теремок: прислуга в нем никогда не показывалась. Люди здесь были приучены оставаться невидимыми. И тем не менее все было всегда в полном порядке. В столовой уже был накрыт стол, и когда барон, стоя у окна, поджидал Мими, переодевавшуюся в часовне, уже неизвестно откуда появился второй прибор и бутылка шампанского в ведерке со льдом.

Но вот пришла и Мими — свежая, веселая, улыбающаяся, в длинном платье, с веером в руке и двумя бантами на соломенной шляпе. Совершенно другая, новая Мими. Барон увидел ее словно впервые!