— Ну, что там, Арнольд?

— Я желал бы поговорить с вами, сударь, — прозвучал резкий голос почтеннейшего Апро.

Колоши раздраженно обернулся, услышав, что это голос не Арнольда Ракоци. Когда же он увидел сапожника, лицо его покрылось смертельной бледностью и из рук выпал бинокль, со звоном ударившийся об пол.

Колоши не был трусом. Он был венгерским дворянином. Состояния он, правда, не унаследовал от доблестных предков (свою доходную должность он получил благодаря собственной ловкости), зато унаследовал благородную кровь и спесь. Он не боялся ни шпаги, ни пули, ни человека (ни, наверное, даже бога), однако боялся так называемых «сцен», считая, что именно они могут погубить его. А пост этот был ему нужен. Он любил пожить хорошо, по-барски изысканно. Шампанское, женщины, хорошие лошади были его страстью.

Поэтому сейчас он смертельно испугался: ведь у него было основание ожидать крупной сцены. Ну что же! Придется ее пережить. Он изругал бы любого за то, что его потревожили, но этот человек сегодня был для него неприкосновенен. Он и сам почувствовал, что тот «в своем праве». Колоши попытался изобразить любезную улыбку (хотя сам скрежетал зубами в ярости на Ракоци).

— Садитесь, друг мой Апро, — проговорил он сдавленным голосом, пытливо всматриваясь в лицо противника, однако, к своему удивлению, не обнаружил на нем гнева, — наоборот, на лице Апро была написана почтительная кротость.

Нет, Колоши — опытный тактик и не даст ввести себя в заблуждение. Сапожник очень хитер и коварен. Он наверняка замыслил что-то недоброе, если явился, надев на себя личину. Колоши предпочел бы, чтобы тот ворвался с грохотом, вне себя от ярости. Тогда бы легче было его спровадить. Председатель чувствовал, что так сапожник опаснее.

— Спасибо, я не сяду. Вы, очевидно, знаете, зачем я пришел? — Тихо, медленно выговаривая слова, спросил почтеннейший Апро.

— Узнаю, когда скажете.

— Что ж, скажу. Мне все известно. Я читал газету и нашел ваше письмо, которое вы написали моей дочери.

По тонкому лицу Колоши пробежала еле заметная гримаса; но он остался стоять у окна, холодный, как статуя, скрестив руки на груди.

— Я не хочу тратить слова впустую, да и пришел я сюда не браниться, потому как перебранка — глупая штука, от которой только печень может разболеться, — а просить справедливости, чтобы вы, милостивый государь, насколько возможно, исправили дело. Вы, разумеется, предпочли бы, чтобы я, как этакий кавалер, вызвал вас на дуэль и вы пулей из своего револьвера покончили бы со мною и со всем делом. Но я всего-навсего простой сапожник; я не хочу вашей крови и не отдам своей. Я работаю только с такими кожами, которые еще не продырявлены, а посему скажу вам вот что: милостивый государь, вы согрешили, исправьте теперь это.

— Ну что ж, хорошо, сударь мой Апро, я вижу, вы умный человек. Вот я и буду говорить с вами, как с человеком умным. Я признаю, что совершил ошибку, мне следовало бы больше прислушиваться к голосу разума. Но пусть в меня тот бросит камень, кто сам никогда не был во власти страстей. А против вашей дочери поистине нельзя устоять. Она сделает одержимым даже святого. Я и сейчас все еще люблю ее и…

— Тем лучше, милостивый государь, тем лучше, — прервал его сапожник, потирая руки.

— И я готов сделать все, что могу. Давайте посмотрим, какого рода удовлетворения вы от меня желаете?

— Оно может быть только одного вида, — подобострастно ответил сапожный мастер. — Во всяком случае, для честного человека.

— А именно?

— Женитесь на ней!

Физиономия Колоши сразу вытянулась, а нижняя губа задрожала.

— Только и всего? — иронически спросил Колоши свистящим голосом, плотно сжав зубы, чтобы совладеть со своими нервами: его самолюбие было раздражено до крайности. — Но ведь это невозможно, милейший Апро. И как вам могло прийти такое в голову? Я здесь заметное лицо в общественной жизни, стою во главе банка и обязан представлять его. Мои знакомства и семейные связи подняли меня на этот пост, без которого для меня нет жизни. Если бы я был материально независим, то об этом еще можно было бы говорить. Пожалуй, я бы и сам сделал этот шаг. Но в настоящих условиях меня связывает не только имя, но и забота о хлебе насущном. К тому же одна моя сестра замужем за бароном Луженским, другая — за здешним вице-губернатором. Что бы сказали мои зятья, которые помогли мне занять эту должность, если бы я женился на дочери Сапожника?

Почтеннейший Апро склонил голову.

— Да, Да, сущая правда.

— Они бы меня живьем съели, и мой авторитет и влияние, которыми я также обязан им, были бы подорваны. А как только это заметили бы мои вкладчики, они тоже ополчились бы на меня. Разве не так?

— Ваша правда, сударь, — пробормотал Апро, зябко запахивая полы своего серого decorum'a. — Об этом, милостивый государь, не может быть и речи: я тоже понимаю общественные различия.

— Ну вот видите, видите, — произнес Колоши, улыбаясь с облегчением, — недаром я говорил, что вы умный человек. Но почему вы в таком случае не попросите какой-нибудь годовой ренты или отступных — словом, чего-нибудь в этом духе, того, что возможно?

— Потому что возможно и другое, — отрезал Апро.

— Как так?

Почтеннейший Апро с гордостью вскинул голову, точно жираф, и важно, медленно произнес торжественным тоном:

— А так, что я поднимусь на ступеньку выше.

Колоши удивленно уставился на него. Этот неожиданный поворот смутил его. Рехнулся, что ли, этот сапожник, или он просто недостаточно хорошо понял, что ему было сказано? Но сомнения его длились недолго, так как старик распахнул накидку и из кармана сюртука вытащил кипу бумаг.

— Вот, сударь, мои фамильные документы. Просмотрите их, пожалуйста. Мой прадед был барон Станислав Апровский; он эмигрировал в Венгрию из Варшавы в 1801 году и стал управляющим в имении одного из графов Телеки. У него много детей, и все они избирали своею профессией ремесло и отказывались от баронского титула, потому что иначе их засмеяли бы. Они решили лучше называться Апро, как прозвал их народ. Вот здесь в подлинниках все документы, свидетельства о крещении. Я никогда не интересовался ими, никому не рассказывал об этом. Мне они не нужны. Каждый человек стоит столько, сколько он сам о себе полагает, и ни капельки больше или меньше. Смею вас заверить в этом, милостивый государь. И еще скажу вам, государь, что моя дочь Катица — такая же чистокровная баронесса, как и те, что ходят в атласных туфельках и подметают эту грешную землю своими шелковыми шлейфами.

Этот оборот дела настолько поразил господина председателя, что он пришел в совершеннейшее замешательство; против такого козыря ему нечем было ходить, и он, дабы выиграть время, стал просматривать документы. Наконец он взял себя в руки и с шутовской почтительностью склонился перед сапожником:

— Поздравляю вас, господин барон.

Почтеннейший Апро покраснел до ушей, но сдержался, ожидая от вершителя своей судьбы доброго слова.

Колоши, собрав документы, протянул их сапожному мастеру.

— Восхитительное и поразительное открытие, это несомненно. Однако, к сожалению, оно не приведет к цели. Еврей, как известно, ничего не дает под прошлое. А я, стоя во главе этого финансового учреждения, уподобляюсь до определенной степени еврею, который оперирует настоящим ради будущего. А настоящее, милейший, состоит в том, что вы все же только лишь местный сапожник, а Катица — дочь сапожника. И потом заметьте себе, — и тут его спесь сорвала сдерживающий клапан самообладания и на полных парах вырвалась наружу, — да-с, заметьте себе, что для Колоши даже барон Апровский — такая же мелюзга, как и Апро! * Понятно вам?

Почтеннейший Апро не пришел в ярость; наоборот, он ответил еще более почтительным тоном:

— Так точно-с, понятно. Вы изволили сказать, что в силу этого границы, разделяющие нас в обществе, по-прежнему очень бросаются в глаза и не могут быть сближены, не так ли?

— Именно так.

— Иначе говоря, то, что я поднялся на ступеньку выше, ничего не меняет?