«Да, личность вышла жалкая и бледная, — подумал он. — Вместо того чтобы стать бабочкой, ты нырнул обратно в кокон и обратился в куколку».

Фактор, замедляющий старение, продлит ему жизнь в семь раз. Значит, он проживет еще триста пятьдесят лет — а может, и значительно больше. Стоит ли существовать так долго — жизнью это не назовешь — в этаком бестелесном состоянии?

Потом он подумал, что столько не проживет, если только власти не сочтут, что он излечился и может быть освобожден. Только такой срок ему и отпущен — чтобы он излечился. Если он в этом не преуспеет, его горгонизируют.

И если он не выйдет из своего нынешнего состояния, всю оставшуюся жизнь он проведет не на Земле, не в раю и не в аду, а в том немире, который древние называли лимбом. Кэрда пробрало что-то напоминающее дрожь. Он бредет по пустыне и не может повернуть назад, потому что ему некуда возвращаться. По плоской и сухой пустыне, где нет ни источников, ни оазисов, ни даже миражей. Пока что нет миражей. Мираж как физическое явление — это обманчивое приближение отдаленного объекта, вызванное преломлением световых лучей в слоях воздуха разной плотности. То, что далеко от тебя, кажется близким. Может быть, душевный мираж — совсем противоположное явление? Когда близкое кажется далеким?

Из глубины всплыло слово miraj и пронеслось кометой по темному небосводу его сознания.

Кэрд тут же забыл его — звонок со стены оповестил, что время идти на спортплощадку. Но не успел он дойти, miraj снова выскочил из пандорова ящика памяти. Кэрд не знал, когда и по какому поводу он узнал это слово. Оно пришло к нему, вот и все. Miraj. Вознесение на небо пророка Мухаммеда. Что тут общего с миражем в пустыне? Ничего, хотя оба слова звучат одинаково. Просто каламбур из тех, что трюкач-подсознание даром подкидывает в область сознательного.

Просто ли? Трюкач ничего не делает просто так. Все его действия взаимосвязаны. Наигрываемый где-то одним пальцем мотив превращается в симфонию, пройдя по его паутине, пусть даже слушатель воспринимает ее по одной ноте.

Знание этого не помогло Кэрду найти связь между миражем и miraj’eM. Может, когда-нибудь..

Дни шли, вторник за вторником, хотя казалось, что они следуют один за другим без перерыва. Земля совершила оборот вокруг Солнца. Прошел объективный год, за который Кэрд прожил пятьдесят два дня. Времена года мелькали и пропадали, как флаги в колоннах парада, идущего быстрым маршем мимо трибуны. Утром Кэрд просыпался и видел на лугу первый снег толщиной в полдюйма. На утро следующего вторника глубина снега была уже два дюйма. Еще через два вторника она достигала шести дюймов и оставалась такой еще несколько дней. Потом снег быстро оседал, и два дня спустя его уже не было.

Весна взвивалась, как зеленая кобра, и всего через несколько дней ее нежные тона переходили в глубокую зелень. Лето пролетало не столь быстро, но и оно долго не длилось. Осень примеряла разноцветные наряды, празднуя грядущую смерть, потом за одну ночь облачалась в мертвенно-желтый траур и снова одевалась в белое через несколько субнедель.

Как приятно было бы, думал Кэрд, наблюдать медленную смену времен года. В Новой Эре они несутся, как кадры в телепрограмме. Редактор безжалостно вырезает длинноты реальной жизни.

Его собственная жизнь шла все по тому же почти неизменному графику. Время от времени клинику посещали психики, анатомы, физиологи, генетики и молекулярные биологи, чтобы обследовать его. К концу года каждая его клетка, каждая молекула, каждый орган, каждая система были запечатлены на пленке в трех измерениях и под разным углом. Была прослежена каждая активация каждого нейрона и маршрут кровяных клеток по артериально-венозной системе. Триллионы его реакций, электрических, химических и мимических, ждали своего часа для воспроизводства и исследования.

Кэрд был полностью раскрыт, обнажен так, как только может быть обнажен человек.

И все-таки оставался загадкой.

В один из дней лета, третьего лета его пребывания здесь, Брускино сказала:

— Если мы с вами в ближайшем будущем не добьемся успеха, вас отправят в хранилище. Вечности у нас в запасе нет.

— Хотите напугать меня до полного выздоровления?

— Ничего подобного, — печально ответила она. — Да из этого ничего бы и не вышло. В рапорте я указала, что вы продвигаетесь, и это правда. Я ожидаю, что вы продвинетесь еще дальше. Но у государства свои сроки на излечение криминальных реабилитантов. Вам дали больше времени, чем большинству других, из-за вашего ухода в другую личность. Кроме того, вы в своем роде народный герои, и государство хотело бы предъявить вас обществу как полностью реабилитированного.

— Уход — неверное слово. Скорее я сделал шаг вперед, к чему-то новому.

— Что пользы играть в слова? Правила устанавливает государство, оно казнит, оно и милует. В данный момент вы не являетесь полностью здоровым человеком. Опасности для общества вы, на мой взгляд, не представляете — я подчеркнула это в рапорте. И вряд ли когда-либо будете представлять, хотя я не могу быть в этом уверена на все сто процентов. Но вы нездоровы. Ни один здоровый человек не видит своих ближних, как лукрециев танец атомов внутри магнитного поля. Вам ни до чего нет дела. Да, вы делаете все, что полагается. Вы достаточно проницательны или достаточно хитры, чтобы при общении с другими имитировать здоровые эмоции. Только со мной вы не притворяетесь. Но и других вам не удается провести, уверяю вас.

— И себя тоже.

— Себя? Или свое «я»?

— И того и другого.

Собственный ответ озадачил его не меньше, чем ее.

В следующий вторник, к концу относительно бесплодного сеанса, доктор Брускино после паузы объявила:

— Полковник Симмонс совершил побег!

И посмотрела сначала на Кэрда, потом на индикаторы эмоций за его спиной.

В Кэрде вся кровь взыграла от радости. Это покалывание по всему телу было для него чем-то новым, еще неизведанным. Это не было воспоминанием. Это была настоящая, сиюминутная эмоция, хотя через пару секунд она действительно вызвала воспоминания о чувствах или чувства по поводу воспоминаний, слишком мимолетные и неясные, чтобы Кэрд мог вспомнить, когда их испытал.

— Бог мой! — сказала Брускино. — Настоящая эмоция! Ведь вы не сыграли ее, нет?.

— Нет, она была спонтанной. Вы же видели, я отреагировал слишком быстро, чтобы сыграть.

— Я вам верю. Но… вы же не помните полковника Симмонса?

— Нет. Я его видел только на видеопленках.

— Почему же вы так остро отреагировали на новость о незнакомом вам человеке?

— Я ведь тоже заключенный. Я отождествляю себя с ним, сочувствую ему.

— Если это правда, вы продвинулись дальше, чем я думала.

Вид у нее был довольный.

— Его еще не поймали? — спросил Кэрд.

— Нет, но поймают.

— Возможно.

— Симмонс бежал из лечебницы, откуда побег считался невозможным. За последние пятьсот облет это удалось только троим.

— И одним из них был я. Только я не помню, конечно, как это сделал.

— Отсюда вам не уйти. Это еще никому не удавалось. Не то чтобы я беспокоилась, что вы попытаетесь это сделать. У вас нет такого желания. А если бы и было, у вас не хватило бы пороху привести ваш план в исполнение.

Ее тон и выражение ее лица навели его на мысль, что ей хотелось бы, чтобы он хотя бы задумал побег. Тогда он встал бы на путь выздоровления.

— Известны вам подробности побега Симмонса?

— Об этом знают только органики. Даже мне не полагалось бы знать о побеге. Но у меня есть свои источники информации, вполне легальные, конечно.

— И уж тем более вам не полагалось рассказывать об этом мне?

Арлен махнула рукой:

— Я вольна делать все, что помогло бы вам выздороветь. В разумных пределах, конечно.

— А как насчет того, чтобы помочь мне бежать?

Она засмеялась:

— Я могла бы рассказать вам обо всех системах безопасности, которые не дадут вам уйти отсюда. Это, я думаю, допустимо. Это обескуражит вас и удержит от напрасных попыток.