— Через полгода мне исполнится сорок лет. И вот в преддверии этой уже далеко не пустячной даты не остается ничего другого, как признать, что я совершенный неудачник.
— Ну, ну, это ты оставь! — Энгельс протестующе потряс его локоть.
— Действительно, Фридрих, ты посуди сам, — Маркс повернулся, и глаза его гневно сверкнули. — Этот Дана вот уже несколько недель присылает мне ежедневно "New York Daily Tribune", очевидно, с единственной целью: показать мне, что они ничего из посланных мною статей больше на печатают. За все это время появились лишь какие-то жалкие сорок строк о маневрах Французского банка… Эти бесстыдники около четырех лет печатали все мои статьи от своего имени, как редакционные. Тем самым им удалось вычеркнуть из памяти американцев мое имя, которое уже начало пользоваться там известностью и могло бы позволить мне перейти в другую газету. И какой я осел, что столько лет давал этим молодчикам слишком много за их деньги!
— Но ты, надеюсь, потребовал объяснений, — Энгельс был удивлен услышанным.
— Сейчас у всех объяснение одно: трудности экономического кризиса… Я все-таки пригрозил переходом в другую газету. И вот недавно Дана прислал очень дружественное по тону письмо, суть которого в том, что одну статью в неделю они оплачивают независимо от того, печатают ее или нет, а вторую я посылаю на собственный риск.
— Иначе говоря, они, по существу, переводят тебя на половинный гонорар… И что же ты ответил?
— А что я мог ответить?.. В новую квартиру мы вложили все наследство, что досталось после смерти тещи. А расходы на семью все растут вместе с ростом детей. Положение мое сейчас еще более отчаянное, чем было пять лет назад. Тогда я думал, что уже испил до дна горькую чашу. Но нет. И хуже всего то, что это не временное затруднение. Я не вижу, как мне из этого выкарабкаться…
Все, что Маркс говорил, было для Энгельса неожиданностью. Он полагал, что, получив наследство старой Каролины фон Вестфален, переехав в новый, просторный дом на Графтон-террес, семья Маркса значительно поправила свои дела, что сотрудничество Карла в "ТпЪипе" идет успешно и он регулярно получает гонорар, что вообще дела идут хорошо… А оказывается, тут опять все летит к чертям!
Он слушал, что говорил друг, и тяжелая волна гнева все выше подымалась в его груди. О проклятое время! О гнусная жизнь! Сколько прекрасных друзей молодости, боевых товарищей по партии, по революции они уже свели в могилу, лишили здоровья или искалечили нравственно. В позапрошлом году, едва выйдя из прусской тюрьмы, тридцати шести лет умер от туберкулеза Даниельс; в прошлом году, не выдержав тягот эмигрантской жизни, еще более молодым в Гаване скончался Веерт; на том острове, куда они плывут, лежит безнадежно больной туберкулезом Шрамм, ему тоже тридцать шесть… Слава богу, Мавр уже перевалил этот роковой возраст, но если и впредь ему придется столько сил отдавать борьбе за каждый фунт… Если…
В борт корабля резко и глухо ударила неожиданная сильная волна, и Энгельс, словно подхлестнутый ею, вырвал руку из руки Маркса и, досадливо ударив кулаком о ладонь, почти крикнул:
— Чего же ты молчал раньше?
— Какая разница — раньше, позже, — пожал плечами Маркс.
— Да хотя бы та, — Энгельс остановился и повернул к себе за плечи друга, — что недавно отец отвалил мне денег на покупку лошади, решил заблаговременно позаботиться о подарке ко дню рождения. Как назло, тут же подвернулась отличная коняга, и я, будучи совершенно уверен, что у тебя все благополучно, спокойно выложил за эту красивую скотину сто двадцать фунтов!
— Ну и прекрасно, и не жалей.
— Что ж тут прекрасного! — горячился Энгельс. — Ты со своей семьей бедствуешь в Лондоне, а я в Манчестере обзавожусь породистыми скакунами. Тьфу ты господи! А в прошлом году мы с Мери ездили в Ирландию, путешествовали…
Маркс положил ему руку на плечо:
— Но ты же не знал… И потом, тебе давно пора было приобрести хорошую лошадь. Что это за купец, — Маркс улыбнулся, — что за фабрикант без собственной дорогой лошади!.. Как ее зовут? Росинант? Буцефал?.. Кстати, а как звали лошадь Калигулы, которую он ввел в сенат?
Энгельс не был расположен шутить. Он энергично повернулся к Марксу и спросил:
— Сколько ты платишь за свою новую квартиру?
— Тридцать шесть фунтов в год. Вчера как раз исполнился год, как мы переехали.
Энгельс остановился, помолчал немного, видимо что-то прикидывая, и медленно, веско проговорил:
— Впредь ты можешь рассчитывать на пять фунтов стерлингов ежемесячно с моей стороны.
— Фридрих, спасибо, ты очень добр, — тихо ответил Маркс, — но я же прекрасно знаю, что ты сам далеко не богач. Где ты возьмешь такие деньги? Ведь если не ошибаюсь, пять фунтов — твое жалованье за неделю. А такие деньги, как те, что отвалил тебе твой старик, — это же случайность, старик, кажется, никогда не был щедр.
— Все это тебя не касается, — Энгельс взглянул в сторону исчезавших огоньков Брайтона. — Даже если я взвалю себе на шею кучу долгов к новому балансовому году — не важно. И вот что еще: эти ежемесячные пять фунтов не должны мешать тебе обращаться ко мне во всех трудных случаях особо. Договорились? Обещаешь?
— Обещаю, обещаю, — торопливо ответил Маркс и, словно опасаясь, как бы Энгельс, стоя на месте, не придумал чего-нибудь еще, в свою очередь, взял его под руку и легким толчком пригласил шагать дальше.
— Эти господа из "Tribune", должно быть, думают, — все еще негодовал Энгельс, — что они выжали тебя, как лимон, и могут приняться теперь за выжимание следующего.
— Нет, они так не думают, — усмехнулся Маркс, — какие основания у них так думать? Ведь они, не подозревая об этом, выжимали сразу два лимона тебя и меня — и должны были бы удивляться и радоваться обилию сока в своем лимоне. Они и радуются, иначе тот же Дана не предложил бы мне писать для "Новой американской энциклопедии". Сейчас эта энциклопедия — моя единственная надежда.
— Работа не очень интересная в большей своей части, — поморщился Энгельс. — Но это может быть для тебя хорошим подспорьем, и я рад. Разделение труда остается у нас прежним?
— Да, ты продолжай писать на военную тему, а я беру на себя философию, экономику, право, биографии и тому подобные вещи.
— А как они намерены платить?
— По два доллара за страницу.
— Грабители! — Энгельс даже топнул ногой.
— Но это не главное, — с ухмылкой в голосе продолжал Маркс. — Они требуют, чтобы статьи были написаны основательно и кратко, так кратко, что, например, для статьи "Эстетика" Дана отводит мне одну страницу.
Энгельс расхохотался:
— Да он, верно, с ума спятил!.. Вся эстетика на одной странице? И за два доллара?
— Но самое худшее, Фридрих, что они продолжают требовать отсутствия в статьях какой бы то ни было партийной тенденции.
Энгельс опять засмеялся:
— Ну, мое положение здесь легче. Надеюсь, в уже полученных тобою статьях "Адъютант", "Аркебуз", "Атака", "Блиндаж", "Бивуак", "Бомба" мне удалось избежать партийной тенденции?
— В этих статьях, пожалуй, удалось. — И Маркс опять улыбнулся. — Но вот о статье "Армия" я то же самое утверждать не стану. Статья эта великолепна. Но ведь ты в ней занимаешься, в сущности, тем, что на весьма специфическом материале подтверждаешь правильность нашего воззрения на связь производительных сил и общественных отношений.
— Неужели? — приостановился Энгельс. — Право, не заметил. И уж во всяком случае, понимая, для кого пишу, не стремился к этому сознательно.
— Да, твоя статья великолепна, — сожалеюще сказал Маркс, — но прогрессивность Дана, Рипли и других редакторов энциклопедии — это всего лишь весьма непоследовательная прогрессивность американских буржуа. Они от нас ждут статей иного рода. Мне кажется, — в его голосе послышался оттенок легкого довольства и столь же легкого упрека, — в моих статьях глубже скрыты, лучше упрятаны подлинные чувства и пристрастия.
Энгельс ничего не ответил, а только искоса взглянул на друга. Они прошли несколько шагов молча, с наслаждением вдыхая прохладный морской воздух. Ночную тишину нарушал лишь ровный, спокойный гул машины.
