— Ловко! — с восхищением выкрикнул парень.

Энгельс молча протянул ему мушкет и пополз к следующему дереву.

Удачный выстрел, результат которого видели все, приободрил бойцов, но в это время к пруссакам подошло подкрепление и интенсивность их огня увеличилась. Еще один повстанец был убит и двое ранены. Энгельс по едва заметному движению и шуму понял, что на левом фланге назревает какая-то опасность. Почти не пригибаясь, лишь инстинктивно втянув голову в плечи, он кинулся туда. Пруссаки дали по нему несколько выстрелов. Две пули, как ему показалось, пролетели совсем рядом и сбили листья над его головой.

Да, левый фланг дрогнул и стал пятиться. Энгельс посмотрел в сторону неприятеля. Он почти прекратил пальбу. Там, как видно, готовились к атаке.

— Солдаты! — крикнул Энгельс хрипло. — Товарищи! Ни с места! У нас есть силы дать отпор!

Ему никто не ответил, все поглядывали назад, выбирая очередное укрытие для перебежки.

— Господин адъютант! Господин адъютант! — услышал Энгельс рядом запыхавшийся голос.

Он оглянулся. К нему спешил вестовой Виллиха, молодой рабочий из Золингена. По нему, словно понимая его значение, пруссаки снова открыли стрельбу.

— Господин адъютант! — Вестовой с налета упал Энгельсу в объятия. Командир приказал отх… — И он вдруг всей тяжестью обвис на подхвативших его руках.

— Отходить?! — бешено крикнул Энгельс.

Но вестовой уже ничего не мог ответить: прусская пуля угодила ему, видимо, в самое сердце. Энгельс медленно опустил убитого на землю.

Огонь противника усиливался. То там, то здесь падали убитые, раздавались крики раненых. Да, превосходство пруссаков в оружии сказывалось все явственней. Если сблизиться на более короткую дистанцию, то это превосходство было бы значительно меньше, но о таком сближении сейчас, когда левый фланг готов обратиться в бегство, нечего было и думать. Надо отходить!

Энгельс огляделся. Вдали — направо, на горном склоне, — он увидел знамена своего отряда. Конечно, туда и следует вести роту. Он отдал команду отходить.

…Когда через полчаса Энгельс привел поредевшую роту на участок, который занимали основные силы отряда, там шел ожесточенный бой. Пруссаки были уже дважды отброшены и, судя по всему, готовились к новой атаке. Причина успеха здесь была именно в том, что противник стремился к сближению, отказываясь тем самым от большого преимущества своего оружия.

— Ты вовремя подоспел, — сказал Виллих, вытирая большим клетчатым платком потное лицо. — У нас немалые потери. Убит Молль, ранен Кинкель…

— Молль?! — не веря своим ушам, воскликнул Энгельс. — Как?..

— Потом! Всех своих солдат — в цепь!

Высматривая места, где цепь стрелков была пореже, Энгельс посылал туда одного за другим своих бойцов. Шагах в десяти под деревом он увидел убитого отделенного командира безансонской роты. Возле него валялось оружие — не допотопный мушкет, а довольно хорошее ружье и сабля. Энгельс подошел, отстегнул подсумок с патронами, взял ружье и тоже направился занять место в цепи.

Через несколько минут пруссаки поднялись в новую атаку. Они шли плотными рядами, их было раз в пять больше, чем обороняющихся. Если бы дело дошло до рукопашной, повстанцы были бы смяты и уничтожены. Следовательно, задача состояла в том, чтобы нанести противнику наибольший урон и задержать его именно на той дистанции, которая была максимально выгодной для устаревшего оружия волонтеров. Виллих это ясно понимал, и два раза ему удалось выбрать как раз тот момент для удара, который следовало. Однако сейчас пруссаков было гораздо больше, чем в прежних атаках, и, даже если они понесут существенные потери от прицельного огня, их все равно будет достаточно, чтобы разгромить повстанцев, а то и вовсе уничтожить их. Это понимали не только Виллих, Энгельс и другие офицеры, но и все бойцы. Для каждого из них этот бой, по всей вероятности, должен был стать последним.

Пруссаки шли, стреляя на ходу. Их легкие, удобные ружья сеяли смерть. Пруссаки приближались, и спасения никому не было. И тут произошло то, что нередко бывает на войне в безвыходном положении: бойцы отряда, словно по мановению бога войны, отрешились от всего, что было у каждого в прошлом, и ото всех надежд на будущее. Каждой клеточкой своего существа они принадлежали теперь только этому часу и мгновению, только одной-единственной страсти — ненависти к врагу. Никто не чувствовал ни усталости, ни жажды, ни палящего солнца. Всем хотелось выказать свое презрение к смерти, свое превосходство над пятикратно более сильным врагом. Видимо движимый именно этим стремлением, шагах в пяти от Энгельса вдруг вскочил во весь рост молодой рабочий и громко, отчаянно запел:

Эту песню, никем не утвержденный гимн баденско-пфальцского восстания, знали все, и все подхватили вслед за парнем так же яростно, весело и бесшабашно:

Пруссаки даже перестали стрелять. Энгельс одним прыжком очутился возле запевалы и повалил его на землю:

— Лежи, дурень!

А песня взмывала все выше, звучала все отчаяннее и веселее:

Пруссаки опомнились от неожиданности и снова открыли огонь. А пули повстанцев еще не в силах были достать их, и потому усовершенствованным коническим пулям, несущим смерть, они могли бросить навстречу только одно — песню! И они бросали ее:

Энгельсу послышался где-то рядом знакомый голос — низкий, густой, сильный. Чей? Сразу вспомнилось, как этот голос свободно и вдохновенно пел на французском языке "Марсельезу". Господи, это же Молль!.. Голос Молля, отчетливо слышимый, плыл навстречу пруссакам легко и дерзко.

Что за наваждение? Ведь Молль убит! Или это слуховая галлюцинация, в которую преобратилась еще неосознанная весть о его гибели?..

Вот-вот должна была последовать команда "Пли!" — пруссаки приближались к линии наиболее эффективного огня повстанцев. Настал решительный момент. И вдруг слева, из долины Мурга, раздался мощный артиллерийский залп по пруссакам. Оказывается, никем не замеченные в кустарнике, туда были подтянуты несколько орудий. Спокойно и не спеша выбрав цель, артиллеристы ударили сейчас по самой середине наступающих цепей противника. Эффективность удара оказалась огромной, и дело было не только в неожиданности, но и в меткости удара. Десятки пруссаков попадали на землю, их первые цепи смешались, началась сумятица. И тогда бойцы Виллиха поднялись с земли, выскочили из укрытий и бросились вперед, стреляя на ходу. Грохнул еще один орудийный залп, новые трупы усеяли поле. Пруссаки начали пятиться, сначала медленно, нехотя, потом все быстрее, быстрее, пока не обратились в настоящее бегство.

Отряд Виллиха преследовал противника до самого Бишвейера. Но этим временным успехом дело и ограничилось. У Бишвейера пруссаки остановились, получили подкрепление и снова пошли вперед, тесня повстанцев. Отойдя километра два назад, отряд Виллиха закрепился, и линия борьбы временно стабилизовалась.

Подсчитав потери — одних только убитых оказалось около тридцати человек, — Виллих поскакал на соседний участок поля сражения узнать обстановку там, а Энгельс направился в Ротенфельд, к мосту через Мург. Там было нечто вроде сборного пункта. Важнее всего — узнать о судьбе Гернсбаха — ключевого участка всей позиции повстанческих войск на Мурге. Пока он держался, можно было на что-то надеяться. Но, приближаясь к Ротенфельду, Энгельс увидел слева вдали густые черные клубы дыма. Несомненно, это горел Гернсбах. На мосту, несмотря на все многолюдство и сумятицу, Энгельс сразу увидел Зигеля. На заместителе главнокомандующего не было лица.