Всё, что есть во мне, – память. Я слеплен из твёрдой и концентрированной памяти. Раньше я думал, что я – просто записная книжка. Но слишком многое во мне не может быть просто бездушной записью, не может принадлежать кому-то кроме меня. И я это никому не отдам.

Я открываю глаза. По жёлтому от закатного солнца потолку тянутся тени. У меня окоченели пальцы ног, а где-то под лопаткой лежало очень щекотное перо, вывалившееся из подушки. Я каждой своей клеткой чувствую, что Она близко.

- Мне кажется, что мы рыцари, - внезапно говорит Оул. Я не знал, что он здесь. Поворачиваю голову, смотрю на него. Оул рвёт книгу: медленно и осторожно вырывает каждую страницу, откладывая каждую в одну из множества стопок вокруг. Я знаю, что он делает, ему не надо об этом говорить.

Он собирает мою жизнь. Собирает записную книжку. Он верит, что мы справимся, верит, что мы настоящие герои, сражающиеся со злом.

Оул берёт в руки другую книгу. Кажется, это Майн Кампф. Или Библия.

- Мы взаимоисключаемы, - говорю я, заворожённо наблюдая за тем, как рвётся бумага в белых пальцах моего вечного возлюбленного.

- Добро и зло есть и всегда будут, Джесс. У нас нет выбора, мы можем только принимать ту или иную сторону.

- Может быть, никого не останется. После нас.

- Мы не можем знать этого наверняка, - он смотрит на меня. В его глазах играют блики. Мне нужно прекращать обращать внимание на смертную красоту перед эпилогом своей жизни. Я могу не захотеть уйти.

- Есть ли среди всего, что копошится во мне, хоть одна действительно моя жизнь? – спрашиваю я. Сентиментальность. Хрусталь, вечно хрупкий и вечно мёртвый.

- Они все твои, - улыбается Оул.

- Я всегда мёртв, - тихо добавляю я.

- Они были мертвы до тебя, Джесс. Ты даёшь им второй шанс.

Я знаю, что я всегда второй. Не записная книжка, а мусорщик, помощник, сотрудник посмертной службы поддержки. Но я оставил здесь слишком много черни, слишком много токсичной любви, неправильности и порядка. Ведь некоторые главы должны оставаться недописанными, некоторые фразы должны обрываться на полуслове. Но прихожу я и, поднимая умерших из гробов своим чёртовым проклятием, завершаю начатое отнюдь не мной. Я уже не помню, кто первый сказал о том, что я – ошибка программы. Сейчас это не важно. Всё, что я значу – немного спасённых душ и стакан спокойствия на семь миллиардов человек.

Я токсичен. Я убиваю. Моё бессмертие заставляет людей идти за мной. Только вот я могу найти дорогу обратно, а они – нет. И это мой главный промах, моя главная ошибка, моё основное предназначение и причина, та самая причина, которая уничтожит Девильеру. У меня есть кое-что для неё, для новой богини этого мира, для той, что посчитала какого-то меня равным себе.

… Мы выходим на улицу, зная, что Рихарда может убить вирус, а Оула может забрать Она. На лице Адельберта отражается страх, смешанный со спокойствием и храбростью, коей у этого парня не занимать. Он знает, что это наш последний день. Всё так пафосно, так крикливо, так вызывающе. Я веду себя, как герой бульварного романа. Даже противно. Но мне уже всё равно. Быстрее бы покончить с этим дерьмом раз и навсегда.

- Джесс, постой, - Оул хватает меня за руку прямо перед поворотом, за которым пахнет гнилью и Девильерой. Я останавливаюсь, смотрю на него. Не надо. Прошу тебя, Оул, не надо. Не делай этого. Не смей говорить мне, что любишь меня, не смей делать такое лицо, из-за которого я всё брошу, схвачу тебя в охапку и убегу так далеко, насколько только смогу. Перестань.

Оул читает это в моих глазах. Видит. Понимает. Но не может остановить механизм, запущенный уже очень давно.

- Не думай о том, что могло бы у нас быть. Прошу тебя. Не смей думать, что у нас есть будущее. Что мы могли бы быть вместе. Джесс, мы жили.

Его пальцы сжимают мою ладонь крепко-крепко, до боли и хруста в суставах. Каким-то импульсом через него прошло то, из-за чего мутнеет в голове и сосёт под ложечкой. Прошло прямо в меня, ошарашив, убив, выключив абсолютно всего меня.

Каждое слово – ножом прямо туда, где должно быть сердце.

Я знаю, Оул. Я знаю.

Я молчу. Снова становится страшно. Я снова чувствую это. Но пути обратно нет, она слишком близко, и нам некуда бежать.

- Я счастлив, - внезапно говорит Рихард. Я оборачиваюсь. Он стоит, засунув руки в карманы и вальяжно отставив ногу. Улыбается. – Счастлив, потому что знаю, как всё это случилось. Счастлив, что нахожусь на этой стороне.

Рихард, Рихард. Мой бедный Рихард.

Мне вспоминается Лекс. Я думаю о нём, о его ошибках, о том, как впервые увидел его в нашем с Оулом подвале. Всё началось с него. С той абсурдной психушки. И что же теперь? Всё настолько изменилось, всё настолько испортилось, что Лекс кажется светлым воспоминанием из того времени, когда все были счастливы и я с сумасшедшей радостью бросался на дуло пистолета, с восторгом и воплями прыгал с крыш и давился таблетками. Смерть – как наркотик. Попробовав однажды, уже не остановишься никогда. Конечно, если тебя не остановила первая попытка. Лекс… Наш Лекс. Мой Лекс.

Я иду навстречу своей неминуемой смерти.

Со мной те, кто является частью меня. Со мной те, кто принёс себя в жертву моему проклятию.

И я не верю в то, что люди называют судьбой. Я не верю в то, что люди называют Богом. Я не верю в то, что люди называют жизнью.

Потому что я никогда не видел этого. Я видел только смерть. Со всех сторон. Во всех интерпретациях. И я верю только в смерть.

Я падаю ниц пред людьми, что могут противостоять желанию жить дольше, чем положено. Я преклоняюсь перед теми, кто смотрит в глаза смерти без желания, страха или боли.

- Здравствуй, Джесс.

Её голос никогда не изменится. Каждое сознание лепит из него своё подобие ужаса. В моей голове он всегда будет звучать голосом несчастной девушки, разговаривающей со своим мёртвым женихом.

- Я надеюсь, ты принял верное решение.

Закатной солнце светит прямо ей в лицо, но я не могу рассмотреть её черт, потому что их нет. Она – толпа, она давно утратила то, что так усердно пытался сохранить я. Она – все, а я – Джесс. И в этом наше главное различие.

- Сколько людей осталось? – спрашиваю я. Я не хочу знать ответ.

- Мало, мой милый друг. Но достаточно, чтобы устроить наш маленький праздник богов.

Я чувствую, как земля под моими ногами начинает терять свою твёрдость. Кажется, я медленно тону в зыбучих песках. Я смотрю на Оула и встречаюсь с его растерянным взглядом. Ему страшно. И впервые ему страшно не за меня. Бросаю взгляд туда, где должен был стоять Рихард Адельберт, и понимаю, что его уже нет.