Я чувствую, как руки Оула обвивают меня, худыми пальцами впиваясь мне в спину. Я чувствую влагу на своём плече, тёплую и горькую. Слёзы Оула - приговор. Тяжёлый набат, гул колоколов. Это не те эмоции, не те чувства, которые переполняют его обычно. Это не те сладкие слёзы счастья, которые текут кристальными ручейками по его щекам, обегая уголки расплывшихся в улыбке губ. Это не те слёзы злости, которые до последнего мутной пеленой застилают ему глаза. Это слёзы отчаяния. Слёзы абсолютного и полного краха.

Никто ничего уже не успеет сделать. Никто не успеет спасти человечество от падения, которое оно само себе придумало. Мы летим сквозь время, рассекая пространство и приближаясь к концу ветров. Скоро в наших крыльях кончатся батарейки. Скоро всё это кончится. Я не верю, я яростно сопротивляюсь своим ощущениям, я только сейчас начинаю осознавать, сколько я прожил и сколько мне осталось. Я только сейчас начинаю понимать, что когда-нибудь всё кончится, что кончится Оул, кончатся бесконечные смерти и рождения. Что не суждено мне уже переродиться девушкой. Не суждено мне почувствовать что-то новое. Я сам кончаюсь. Я сам забываю себя, я теряю этот мир, он ускользает от меня. Это тяжело. Это очень тяжело. Раньше я думал, что эта Вселенная вечна. Что не может что-то настолько огромное и необъятное просто взять и исчезнуть. Обратиться в ничто. Конечно, сейчас умирает лишь частичка, лишь крохотная пылинка всего мира, но… Но с одного маленького падения, с одного нелепого недоразумения начинаются катастрофы. Умирая, мы уносим за собой в небытие свои мысли, свои сознанья, свои души. Оставшись без разума, мир не сможет развиваться, не сможет существовать. Это будет окончательный крах, истинная концентрированная смерть. К этому ли я стремился? Этого ли пытался достичь? Умереть по-настоящему просто потому, что я устал? Я привык. Я привык ныть из-за того, что не могу уже наконец помереть. Я привык перерождаться. Это наркотик. Сильный и смертоносный. Я никогда не смогу привыкнуть к пустоте. Никогда не смогу смириться с отсутствием своей жизни.

Моя жизнь – бесконечная череда взлётов и падений.

Моя жизнь – одно сплошное недоразумение.

Моя жизнь – бокал с нектаром протухших роз.

Я – записная книжка, и листки во мне уже подходят к концу.

Я – некромант.

…Я должен что-то сделать. Должен найти Лекса, например. Должен спасти хотя бы тех, кто мне дорог, тех, кто мне нужен, как бы корыстно и мерзко это не звучало. Я всего лишь некромант, всего лишь зритель… Но я же и единственный, кто неподвластен Девильере. Тот, кто может что-то сделать. Она запирает людей в них самих, сворачивает их души, упаковывает и складывает по коробкам. Это её органика, её сырьё. Её энергия. Один лишь я неисправный, один лишь я способен показать ей средний палец и хоть что-то сделать. В меня верят. Оул, Лекс, тот парень в Её логове. Кто я? Просто летописец? Просто тот, кто будет записывать подробности кончины мира? Всё рушится. Всё гниёт, постепенно, медленно. Я чувствую запах больницы, а следом за ним – запах морга. Запах болезней, запах пропахших спиртом и формалином халатов. Меня тошнит. Тошнит от безысходности. От слабости. Мы умираем, даже не удосужившись разобраться в причинах наших смертей. Потому что мы не можем. Мы делаем вид, что мы глубоко несчастны, потому что хотим, чтобы нас жалели. Мы ликуем, когда у нас спрашивают о нашем самочувствии. Мы радуемся, когда кто-то накидывает нам на плечи свою куртку, даже если нам совсем не холодно. Потому что мы так привыкли. Девильера это знает, она далеко не дура. Но…

Она кое-что упустила. Люди, конечно, в большинстве своём – стадо, которое любит жить в жире и радости, распевая песни и запивая свои горести сладким пивом. Но у них есть одна маленькая тайна, лишь одна, но всё же именно она – слабое место Девильеры. Именно она сможет им помочь.

Я – воля.

Я не просто некто, пытающийся в тени великих творить свои маленькие чудеса. Я не серый и циничный зритель, продавший душу за кусок перфоманса. Я не писатель, с пеной у рта скребущий огрызком карандаша по бумаге на последних минутах жизни. Я – воля. Я – желания, вера и свобода. Вечная, как Солнце, непрогибаемая, как небо. И я не сломаюсь. Это моё бремя, и я донесу его с гордостью, даже если плечи мои сотрутся в кровь а глаза выжжет слепящее солнце. Я готов. Ради тех, кто дорог, ради тех, кого люблю.

Перед глазами стоят жизни. Голые и неприкрытые, в ряд, одна за другой. Я не помню своего рождения, но помню себя, как личность. Помню даже ту несчастную жизнь кролика… Жаль себя, как бы самовлюблённо это не звучало. Я был довольно милым. Я помню Тома Лидвела. Такого красивого и такого одинокого. Помню Рида в ванной, помню сливовые мокрые волосы. Помню Гано Рейона, помню больничные стены и запах мертвеца. Помню Рика, Рика Блекстоуна, мальчика с заштопанным канатами жестокости сердцем. Помню несчастного брата Михаила и сестру Анну, светлую женщину в тёмной рясе монахини. Не монашки, а монахини. Помню её глаза, которые были похожи на белесо-голубое утреннее небо на заре новой жизни. Та жизнь стала переломной. Та жизнь стала толчком к стремительным событиям, к которым я не был готов. А теперь… Теперь я никто. Теперь я – просто я…

Вопрос, прорезавший мои мысли острой стрелой. Кто я?

«Как-нибудь на досуге газетку почитай. И в зеркало посмотри.»

Я бросаюсь к зеркало, пролетая мимо ошарашенного Оула.

- Что такое? – спрашивает он, заглядывая в ванную. Я не могу ответить.

То, что я вижу, я уже видел раньше. Желтовато-янтарные глаза, кажущиеся немного хищными и немного жестокими. Взгляд немного удивлённый, но колкий и как будто цепкий. Тонкие бледные губы, высокие скулы. Ни намёка на Знак. Медные волосы, мягкие на вид, как пух. Бледная кожа, тонкая шея, острые ключицы, выглядывающие из выреза полурасстёгнутой рубашки. Я видел это. Я видел его.

Когда-то давно я видел этот взгляд в отражении.

Я не верю ему.

Я не верю.

Я не могу верить.

Потому что я не могу быть.

- Джесс, – Оул осторожно заходит в ванную. В его руках свежая газета. Он протягивает её мне, в оуловых глазах одновременно и страх, и мука, и неописуемый восторг. Пьеса дошла до своей кульминации. – Взгляни.

Я беру из его рук газету, трясущимися руками разворачиваю. Читаю.

«Нетленный мертвец, тело которого было утеряно, вновь нашёлся! Теперь он транспортирован в городской морг, где в специальной камере будет хранится для дальнейших исследований феномена его вечной жизни. Учёные утверждают, что телу более полторы тысячи лет, но по каким-то необъяснимым причинам оно до сих пор в довольно-таки странном состоянии: сердце не бьётся, таинственный человек не дышит, однако все его клетки не гниют и не стареют. Некоторые предполагают, что из этого удивительного тела можно будет извлечь эликсир бессмертия или хотя бы вечной молодости, однако учёные пока разводят руками, не зная, что же предпринять, чтобы хоть как-то объяснить причину удивительной сохранности древнего тела.»

Очередное подтверждение, в котором никто не нуждался.