- Неко! - проскрипел старик, унося из камеры две алюминиевые миски, одну с жареной рыбой, к которой пленница не притронулась, и другую с остатками хлеба (Юля, чтобы окончательно не лишиться физических сил, съела таки два или три куска). - Неко! - повторил он, запирая камеру.
Юля потрогала пальцами рубец, вспухший на левом предплечье, - получила то ли плеткой, то ли хлыстом, но это не смертельно, - после чего погрузилась в раздумья (а что ей еще остается здесь делать?).
Действительно ли старик произнес эту фразу - "Неко не супранту..." - или ей только послышалось?
Ее, Юлию Поплавскую, в то время еще носившую фамилию отца, увезли из Вильнюса малым ребенком, еще до того, как она достигла возраста первоклашки. В семье, сколько она себя помнит, все говорили по русски. Литовский она никогда не знала, но отличить его от других языков и наречий все же способна: в Вильнюсе, где у нее полно друзей и знакомых, она бывала не раз и не два... Впрочем, несколько слов она все же знала, они запомнились как то сами по себе: "лаба дена", например, или "висо гяро" . И даже одну довольно длинную фразу заучила, которой она всегда старалась предварить свое знакомство с исконными литовцами: "АТСИПРАШАУ, АШ НЕКО НЕ СУПРАНТУ ЛЕТУВИШКАЙ, ПРАШОМ КАЛЬБЕТИ РУСИШКАЙ..."
Так что получается... старик этот - литовец? Или у нее что то со слухом и ей уже чудятся звуки чужой речи?..
Вопреки всем ее расчетам, уже спустя минут пять старик вернулся обратно, причем пришел, кажется, один, без кого либо из той опасной парочки, что снимали ее недавно на видео.
Дед, не забыв сначала тщательно просветить лучом фонаря все закутки помещения, как будто здесь еще кто то мог объявиться за недолгое время его отсутствия, внес в камеру две миски. От одной шел духовитый запах только что сваренной в мундире картошки (у Юли сразу же потекли слюньки; она ранее и представить себе не могла, что столь незатейливое блюдо может пахнуть так аппетитно). В другой миске был нарезанный ломтями белый пшеничный хлеб, а также луковица и немного соли.
Хотя Юле очень хотелось есть, она все же решила проверить свою догадку. Тем более что дед мог уйти в любую секунду, заперев ее на ключ, и вернуться сюда не ранее, чем через десять или двенадцать часов.
- Лаба дена, - сказала Юля, всматриваясь в темный, чуть сутуловатый силуэт у двери. - Атсипрашау... гм... Я родилась в Литве, в Вильнюсе... Когда мои родители переехали... в Россию... я была еще совсем маленькой, поэтому знаю на литовском всего несколько слов... Вы - литовец? А как вас зовут?
Вместо ответа старик перебросил ей какой то сверток, после чего вновь запер дверь камеры на ключ.
Обнаружив, что ей наконец вернули ее рюкзачок, Юля обрадовалась, как ребенок.
Кроме зеркальца и маникюрного наборчика, все было на месте. Первым делом она извлекла оттуда на ощупь тюбик с гигиенической помадой. Выкрутила и постаралась обработать свои рубцы и ссадины на запястьях, оставленные ручным браслетом: это, конечно, не антисептик и не заживляющая мазь, но все же лучше, чем ничего. Разорвав пакет с гигиеническими салфетками, просунула их между стальным браслетом и нежной кожей запястья, и без того уже травмированной. Собираясь в этот злополучный поход, она захватила с собой чистую льняную салфетку, которую сейчас можно будет использовать в качестве полотенца для лица. Здесь у нее, правда, есть какая то тряпица, но ею можно лишь вытирать руки, потому что "полотенце", которым здесь снабдил ее старик, годится разве что на ветошь.
По этой же причине - типа, в небольшой поход собралась... дура! - в рюкзаке обнаружились маленький тюбик "Колгейта", зубная щетка в футлярчике и даже пара нижнего белья, почти невесомого, упакованного в маленький целлофановый пакетик.
Первым делом она умылась и - о, как давно ей этого хотелось - почистила зубы. Хотела вымыться вся и сменить белье, но неожиданно выпавшая ей арестантская доля уже сейчас научила ее быть предприимчивой - на свой лад, конечно - и экономной. Воды в ведре осталось совсем немного, две или три кружки, этого количества для водных процедур, не говоря уже о постирушках, совершенно недостаточно. Она подумала, что в следующий раз, когда сюда заявится дед, она попросит его - или же как то жестами объяснит, если он и в правду глухой, - чтобы он принес хотя бы полное ведро воды, потому что ей крайне необходимо помыться.
Усевшись обратно на топчан, Юля вновь в темноте принялась на ощупь проверять содержимое своего рюкзака. "Дура, - подумала она, - могла бы с собой не только упаковку мятных леденцов прихватить, но и пару плиток шоколада... сейчас бы очень и очень пригодился". Пальцы нащупали сложенные пополам и уложенные на самое дно листы писчей бумаги: это были отксеренные копии записей на идиш, которые она сняла в областном архиве всего за несколько часов до случившегося с ней несчастья. Надо же... Оказывается, она забыла вечером вытащить из рюкзачка эти бумаги и оставить их в гостинице... поэтому они оказались сейчас здесь, с нею.
Когда она открыла боковой кармашек своего рюкзачка, купленного ею когда то в бутике "Lancel", ее ожидал настоящий сюрприз: ее пальцы вначале нащупали стеариновую свечу, а затем и спичечный коробок...
Юлия Поплавская блаженствовала.
Блаженство ее, конечно, было относительным и целиком связанным с тем, что теперь она могла затеплить свечу... и да будет свет!
Но она пока не торопилась это сделать. Во-первых, картошку можно очистить и съесть в темноте (так она и поступила). А во-вторых, и это главное, свеча у нее только одна, и поскольку неизвестно, как все будет складываться дальше, даже такой вот слабенький источник света следует бережно экономить.
Экономно сполоснув руки после своей немудреной трапезы, Юля вытерла их ветошкой, после чего наконец решила все ж таки зажечь свечу.
Она освободила от остатков пищи одну из алюминиевых мисок, затем, затеплив свечу, наклонила ее, проронила пару капель на днище перевернутой посудины и тут же, пока воск не остыл, закрепила свечу.
Вот такой у нее получился светильник на подставке...
Юля, посидев несколько минут при горящей свечке, хотела уж было ее затушить, как вдруг вспомнила о тех отксеренных ею записях, которые она нечаянно захватила с собой в это треклятое путешествие.
Идиш ей дался сравнительно легко. Может, дело здесь в том, что этот полузабытый нынче язык восточноевропейских евреев очень похож на немецкий (при том, что графически они рознятся), а у нее немецкий служит вторым иностранным наряду с безупречным английским. А может, причина в другом: когда они еще все жили вместе, одной семьей, в их домашней библиотеке имелось несколько томов на языке идиш, как еще довоенного времени, так и тех, что были изданы уже не в Польше или Литве, а в Советском Союзе. И ее, тогда еще маленькую, но крайне любознательную девочку, очень интересовало, что же именно написано в этих книжках со столь диковинным шрифтом?..
По ее прикидкам, свечи должно было хватить на два часа. Поскольку у нее нет здесь развлечений и каких-то важных занятий, то минут двадцать или тридцать она может потратить на дальнейшее знакомство с этими записями.
Она отложила ксерокопии первых трех страниц: в тетрадке они были пронумерованы цифрами от единицы до тройки в верхнем правом углу, причем это дело либо сотрудника МГБ СССР, который, судя по отметке от 19 октября 1949 года, сдал этот "документ" в архив, либо уже позже надписано работниками областного архива, в чьи закрытые фонды попала данная "Ед. хран. II/302-б". Во всяком случае, записи были сделаны, скорее всего, химическим либо даже обыкновенным карандашом, а нумерация страниц и еще короткое примечание в конце тетрадки сделаны красными чернилами, которые, впрочем, тоже успели выцвести и приобрести коричневатый оттенок.
Еще прежде, когда она знакомилась с этой тетрадкой в архиве, Юля обратила внимание, что в ней не хватает выдранных кем-то либо выпавших из-за проржавевших скрепок листов (прошнурована тетрадь была уже здесь, в архиве). Их, этих листов, как она сообразила, не было уже в ту пору, когда с записями, которые неизвестно какими путями приплыли к ним в руки, знакомились чекисты из вновь созданного УМГБ СССР по Калининграду и области. Поэтому можно сказать, что данный исторический документ, попавший на хранение в обл╛архив, неполон... Его начальные страницы, по-видимому, безвозвратно потеряны.
