Чтобы не сойти окончательно с ума, она то применяла на себе самые различные методики психотренинга, то вспоминала различные периоды своей жизни, разбирая по косточкам тот или иной поступок, то представляла себя в самых различных ситуациях... Причем старалась моделировать для себя такие условия и обстоятельства, при которых она видела бы себя и как бы со стороны, и в то же самое время максимально, в меру воображения и ее нынешних энергетических возможностей, весьма скудных, отождествляя себя с внушаемым себе образом - благополучной, сытой, здоровой, пребывающей в комфортных условиях и напрочь лишенной каких либо серьезных жизненных проблем...

Абстрагироваться от гнусной действительности получалось пока не очень. А с каждым новым днем, проведенным в этой дыре, она сама будет слабеть, а ее шансы на освобождение будут неуклонно снижаться до нулевой отметки.

И все же Юля решила не опускать руки.

Ведь она - психолог по образованию, да еще и с дипломом МГУ, который ценится во всем мире. Ее там учили многому, в том числе и различным моделям поведения личности в экстремальных обстоятельствах. Хотя она, Поплавская, не видела себя в качестве психиатра (для этого нужно иметь медицинский диплом) или того же психоаналитика (а уж в этой сфере сейчас полно шарлатанов), в свое время она прошла курс по овладению современными методиками НЛП, то есть нейролингвистического программирования, и пыталась обучиться двум видам гипноза, лечебному и так называемому "цыганскому".

Но как воспользоваться этими, не такими уж малыми и небесполезными знаниями? Как применить их на практике, здесь и сейчас? Себе во благо, во спасение самой себя?

Что она может сделать, если ее все время держат взаперти, если ее тщательно охраняют, если у нее практически отсутствует контакт с самими похитителями и если она даже толком не знает, что это за люди и каковы их конечные цели?

Когда кто то из них заходит в камеру, ей светят мощными фонарями в глаза или приказывают повернуться лицом к стене... А вдобавок ко всему она еще и прикована цепочкой к кольцу, вмурованному в пол, и длины этой цепочки достает лишь на то, чтобы она могла, встав с топчана, дотянуться до стоящей в углу параши и кое как справить свои естественные потребности...

Ее охранники, которые говорят по русски с каким то странным - и в то же время знакомым уху - акцентом, явно не те люди, кого можно разжалобить, с кем можно попытаться вступить в человеческий контакт и кого можно попробовать переиграть в психологическом поединке (или, говоря по современному, "развести"). Из тех, с кем она здесь контактирует, остается лишь старик... но он то ли глухой, то ли ни черта не понимает по русски, то ли просто злобный и сумасшедший старикан, которого тоже вряд ли удастся как то разжалобить или перехитрить...

Юля не знала, да и не могла знать, сколько сейчас точно времени.

На дворе могла быть ночь, а мог быть и день. По ее же внутреннему распорядку сейчас было "утро", и вот вот, как она предполагала, на подвальной лестнице и в коридоре у двери послышатся шаркающие шаги старика.

Юля съела горбушку чуть зачерствевшего хлеба и запила эту свою более чем скромную утреннюю трапезу несколькими глотками холодной, явно колодезного происхождения, воды. В миске лежали два или три жареных карася величиной с ладонь, но Юля к рыбе так и не прикоснулась.

Один из охранников, явившийся вечером, перещелкнул ей браслет с цепочкой с правой руки на левую, так что у нее теперь саднили оба запястья, и правое, и левое.

Но она сейчас старалась не думать об этом. И вообще запретила себе хныкать, распускать сопли и накручивать самой себе нервы. Раз, наверное, десять, с различными голосовыми модуляциями, то напевно торжественно, то с шутейными интонациями - как это делают дикторы "Русского радио", - Юля произнесла фразу "ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО!..". Ей действительно чуточку полегчало: люди, придумавшие позитивное кодирование, отнюдь не дураки... определенно, в этом что то есть.

Юля вспомнила, как однажды, когда она была по каким то своим делам в Израиле, они вдвоем с приятелем выехали рано утром на машине из Хайфы в Иерусалим. Была поздняя весна, и солнце, взошедшее из за Иордана, уже радостно бликовало в покойных зеркалах искусственных водоемов по правую руку от трассы. Приемник в машине был настроен на одну из местных станций. Ровно в шесть утра, после сигналов точного времени, прозвучало то, от чего у многих - да и у самой Поплавской тоже - сначала перехватывает в горле, а затем сладко отзывается в груди: "Шолом, Исраэль!.."

Она шепотом произнесла это древнее, но в то же время юное, жизнеутверждающее, как ежеутренне разгорающаяся над Иудейскими холмами заря - "Шолом, Исраэль!".

И еще раз повторила, но уже громче.

И еще... еще... в полный голос, в полную силу легких!

Снаружи послышались звуки шагов, но не шаркающих, не старческих, а следом заскрежетал ключ в замочной скважине.

- Ну чего разоралась тут, как мартовская кошка! - прозвучал от порога грубый мужской голос. - Заткнись, падаль!

Привычной уже для нее команды "Лицом к стене!" почему то не прозвучало. Впрочем, в глаза от порога ей сразу же ударил слепящий луч фонаря, так что она могла видеть - сквозь ядовито желтое облако света - лишь чей то темный силуэт у двери.

Ага, вот, кажется, и его напарник подтянулся.

Действительно, спустя несколько секунд вспыхнул еще один источник света, даже более яркий, пожалуй, чем свет фонаря.

"Видеокамеру притащили, сволочи, - догадалась она. - Собираются, наверное, еще один видеоролик отснять, который мог бы служить доказательством тому, что я, с одной стороны, по прежнему целиком в их власти, а во вторых, что я пока жива..."

- Скажи, что тебе здесь плохо, - подал реплику "оператор". - Скажи, что ты хочешь домой, в Москву, к маме, папе и своим друзьям... Попроси отца и брата быстрей решать вопросы с выкупом! Ну! Давай, падаль, говори, что тебе велено!..

Юля, приняв сидячее положение, попыталась прикрыть лицо руками: после кромешной темноты глазам ее было больно, и еще она не хотела, чтобы камера снимала лицо.

К ней шагнула темная тень; что то просвистело, и ее левое плечо обожгла резкая боль.

- Опусти руки! - скомандовал грубый голос. - Вот так...

Она вся сжалась в комок, предположив, что они сейчас будут ее бить, но все же решила ни за что не произносить тех слов, которых они от нее добиваются.

- Я ничего не буду говорить! - выкрикнула она. - Лучше убейте меня! За что... за что... за что вы со мной так поступаете?!

На глаза тут же навернулись слезы, хотя и яркий свет, наверное, отчасти был тому виною. Ее всю колотила мелкая дрожь, но Юля упрямо сжимала губы, решив про себя, что она более не произнесет ни единого слова - во всяком случае, пока они снимают ее на камеру, - а там будь что будет.

- Годится! - сказал оператор, выключив подсветку. - Про выкуп ты, падаль, не сказала, но мы напомним... Завтра твои уже будут смотреть этот ролик.

- Если не будут соглашаться с нашими условиями, - сказал грубый голос, - будем тебя сначала больно бить, а потом... Потом будем р резать на куски!

Примерно через полчаса после того, как удалились эти двое с видеокамерой, явился старик, который здесь, по видимому, выполнял функции и одного из тюремщиков, и обслуги, призванной через определенные промежутки времени выносить парашу и снабжать узницу пищей и питьевой водой.

- Скажите, какой сегодня день? - поинтересовалась Юля, уворачиваясь от полоснувшего по глазам луча фонаря. - И что на улице, день или ночь?

Старик, убедившись, что парашу на этот раз можно не выносить, что то сказал ворчливо... Юле послышалось, что он сказал: "Неко не супранту...

- Что? - звякнув цепочкой, Юля попыталась посмотреть на него, стараясь ладошкой прикрыться от света. - Что вы только что сказали?