Официальная версия событий умалчивала о том, какой авантюрой было открытие бутика Bazaar. Предприятие, имевшее проблемы с планированием, организацией учета и поставок, терпящее убытки, вызывающее обвинения в «архитектурном вандализме» со стороны Общества сохранения Челси, держалось, кажется, на голом энтузиазме Квант (первые модели на продажу были сшиты из ткани, из дорогущей купленной в Harrods ткани, на швейной машинке прямо у нее на квартире). Такое неунывающее любительство привело, вопреки ожиданию, к успеху, определив лицо бренда, который стал органичной частью локальной культуры. Воспоминания Квант об этом времени похожи на описание сборов в большое путешествие из детских книг Энид Блайтон: «Мы воображали попурри из одежды и аксессуаров… свитера, шарфы, женские сорочки, шляпки, украшения, всякая всячина. Дадим этому имя Bazaar. Я буду закупщиком. Александр дал 5 тысяч фунтов, полученные от родителей на двадцать первый день рождения, Арчи готов был вложить столько же»[369].

Из авантюры Bazaar постепенно превратился в предприятие национального, а затем международного масштаба, став эталоном необузданной креативности вкупе с прозорливостью для многих последователей, которые у Bazaar к 1964 году появились не только в столице, но и за ее пределами. Квант ратовала за то, чтобы магазин играл заметную роль в жизни общины, и заявляла: «Мы хотели, чтобы Bazaar стал достоянием Челси»[370]. Бутик обращал на себя внимание посредством витрины, при оформлении которой первоочередной целью было, очевидно, произвести визуальное впечатление, а не увеличить число продаж. Поп-арт инсталляция в окне магазина станет расхожим образом в иконографии «свингующего Лондона», но в Bazaar уже в конце 1950-х годов украшали витрину «фигурой фотографа, за ноги подвешенного под потолок, с невероятной старинной камерой, нацеленной на птичку, которая застыла под невозможным углом», или «лысыми манекенами в купальниках… с невероятно широкими полосками… бренчащими на белых музыкальных инструментах… в больших круглых солнцезащитных очках; они… смотрелись очень свежо». Один из манекенов, как дань уважения к предвосхитившим современную городскую моду парижскими денди XIX века, «был наряжен и вел на золотой цепи лобстера». Все теснее сплетая ностальгическую моду на старую одежду с отвечавшим настроениям Челси нахальным новаторством, Квант, вместе с сотрудниками бутика Сьюзи Леггат и Эндрю Олдхэмом[371], «наняла красивых девушек работать в качестве живой рекламы. Элегантно одетые и очень модные, они прогуливались по водосточным желобам вдоль Кингс-роуд и Бромптон-роуд с рекламными щитами, на которых было красивым шрифтом с театральных афиш набрано: „Приходите в Bazaar – СУМАСШЕДШИЕ скидки“. Они наделали много шума»[372].

Поколение Александры Прингл эти новации приводили в возбуждение, она вспоминала, что в начале 1960-х годов

Вполне возможно, что для кого-то появление этих причудливых созданий стало неожиданностью, но Квант в полной мере осознавала, что медиа все активнее влияют на построение и распространение того образа, который для нас стал стереотипом «девушки из Челси», образа, который (как стиль одежды, так и поведение) складывался под большим влиянием бутика Bazaar. «Челси, – говорила она, – отныне принадлежит не Лондону, а миру; теперь так называют не просто место на карте, а образ жизни и манеру одеваться»[374]. Авторы бульварных романов видели в Челси воплощение порока, так, Пол Денвер в романе «Черные чулки для Челси» (1963) в красках описал вечеринку, где «первый этаж был полон битников и содрогался от звуков джаза, ударных из Вест-Индии и неровного рок-н-ролльного ритма. <…> Вечеринка становится жарче с каждой секундой. На лестничной площадке третьего этажа сгрудились девицы в обтягивающих блузках, широких юбках и ботфортах. Растрепанная девушка, которая еще час назад выглядела так, словно сошла со страниц модного журнала, бешено долбит по двери ванной. <…> Никому до нее нет дела»[375]. Джон Кросби из New York Herald Tribune видел в «девушке из Челси» более гламурного персонажа, впрочем, он также придерживался консервативных взглядов и подвергал ее сексуальной объективации, когда предложил «отправить „девушку из Челси“ с этой ее философией „восхитительной жизни“ в Америку… проповедовать, что ею быть гораздо лучше, чем сенаторшей»[376].

Образ девушки из Челси «в кожаных ботинках и черных чулках»[377] бросал вызов устоявшимся социальным и сексуальным нормам, и многие приписывали Квант ответственность за то, что считали моральным разложением, называя ее одежду «аппетитной, безобразной, крутой, противоестественной, стильной, извращенной и все в таком духе»[378]. Однако даже охочая до внимания прессы хозяйка Bazaar не могла приписать себе всю славу и признавала, что «вообще, в такой революции не может быть виноват только один какой-либо дизайнер»[379]. Действительно, представители мейнстрима модной индустрии, которая в это время утверждалась в качестве серьезного игрока послевоенной промышленной экономики, отказывали Квант в каком-либо новаторстве. В 1969 году, когда слава «свингующего Лондона» уже отгремела, самые разные члены модного сообщества принялись упрямо отрицать, что Квант внесла значимый вклад в развитие отрасли. Один кутюрье утверждал: «Я считаю ее остроумной, некоторые ее дизайнерские решения оригинальными… но она понизила стандарты и качества, и изящества массовой одежды». Другие давали еще более резкие оценки и проходились по ее личной жизни. Один дизайнер тканей предполагал, что «она, должно быть, мужеподобна в общении – это довольно противоестественно»; а одна продавщица утверждала, что «ее дерзкие и грубые наряды вызывают отторжение у мужчин». Львиную долю такой критики можно объяснить профессиональной завистью. К примеру, хозяйка одной дамской лавки (этого благородного предка бутика), очевидно, завидовала популярности Квант среди молодежи, когда говорила: «она успешна, потому что причудлива и безвкусна – у этих деток много денег, и чем нелепей наряд, тем больше он им нравится»[380]. Такое яростное отторжение, какими бы ни были его причины, свидетельствовало, что образ «в духе Челси» до сих пор задевал какие-то струны.

В заметках самой Квант не отражено то, что популяризацией своих взглядов она также обязана реструктуризации лондонской системы поставок и публичным сетям. Процесс реструктуризации начался в 1950 году, когда восемь главных британских оптовых поставщиков под руководством Лесли Карр-Джонса создали Лондонскую группу домов моды. Группа ориентировалась на устойчивую американскую модную сцену и считала коммерчески успешных гигантов с Седьмой авеню лучшим образцом в процессе модернизации, нежели Объединенное общество лондонских модельеров с их аристократическим элитизмом. Так что в 1955 году Группа домов моды, рассчитывавшая привлечь новую аудиторию и обратить растущую известность в свою выгоду за счет переосмысления понятия престижа в одежде, была одним из источников изменений. Новоявленная Лондонская группа домов моды занялась организацией имиджевых мероприятий, таких как проходящая раз в два года Лондонская неделя моды. Она впервые прошла в 1958 году под председательством Мосса Мюррея и имела небывалый бюджет в 40 тысяч фунтов в год. К участию привлекались закупщики и представители универсальных магазинов Европы, США и стран Содружества, а к 1963 году определенные показы экспортировались в Париж. В 1966 году, вслед за «The Beatles», Лондонские недели моды приехали на гастроли в Америку. Мюррей вспоминал: «Мы плыли на корабле „Королева Елизавета“, в компании, состоявшей из восемнадцати моделей, производителей и двенадцати ведущих британских журналистов. Это было колоссально. Ни один крупный магазин больше не обходился без британской модной одежды»[381].