— Ты что-то очень усложняешь вопрос. Где Зейд права, там пусть она будет права. Но этот ее поступок! Все-таки факт, что она побежала за золотом. Не может быть, чтобы она не отдавала себе отчета, что такое «Старый Джон». Девушка собралась бежать к капиталистам! Ты стараешься ее оправдать: не золото, мол, прельстило, а авантюра. Вреднейшее занятие. В каждом данном обществе должны жить люди, которые одинаково понимают свои обязанности, так сказать, нормы поведения. Тогда они могут делать дело: строить государство, вести вперед народ. Если же у нас будут индивидуальничать: один так, другой этак, — тогда мы не дело будем делать, а бесконечно воспитывать друг друга.

Он зачерпнул воды и снова окатил ей руки и плеснул на склоненную шею.

— Я бы и голову вымыла, — сказала Точилина.

— А вот я вам горячей воды поставлю.

— Милая хозяюшка, поставьте! Но ты не прав, совершенно не прав. В каждом обществе члены общества непременно должны воспитывать друг друга, не может быть такого общества, где все одинаковы.

— Позволь... армия! В армии каждый человек разный, но все подчиняются одному порядку. Пожалуйста, сохраняй свою индивидуальность, а в делах общих придерживайся общеустановленных норм. Ты же сама всегда ратуешь за дисциплину... А теперь ты думаешь, что у Зейд особенный характер, что ты невнимательно отнеслась к этому характеру и вот девушка выкинула номер. По-моему, здесь все ясно. Прикидывалась, лицемерила, а подвернулся случай, и волчья натура проявила себя. Не пошел бы я за ней никогда в жизни. Сообщить пограничникам: золото, нарушители и старый бандит Джон.

— Береза, однако, другого мнения.

— Не понимаю я этого другого мнения.

— Очень простое другое мнение: она попала в общество бродяг. Если, в самом деле, Старый Джон здесь, они ее могут чорт знает куда затащить.

— Меня же не затащат!

— А ее могут. Девушку могут. Должны мы спасти своего товарища, который вот-вот может оступиться?

— Христианская мораль! Ненавижу!

— Ну, знаешь, Гончаренко, ты тоже!

Фролова принесла полотенце.

Потом мылся Гончаренко. Картофельное поле отдавало теплым родным запахом. Приятно было ступать босиком по мягкой влажной земле. «Нет, нет, он не прав, — думала Точилина, — так нельзя. И Береза думает именно так, как думаю я».

С огорода она видела реку, вдоль реки балаганы, увешанные юколой.

Вдруг завыли псы. Несколько минут вой, тягучий, тревожный, точно волчий, стоял в воздухе. Потом все стихло.

Вокруг подымались горы. Деревня расположилась удобно: горы защищали ее от ветров.

Береза и Фролов вернулись в сопровождении трех человек. Один из них был высокий, тонкий, в очках, с русой бородкой.

— Осматриваете огород? — крикнул очкастый.

— Прекрасный огород, просто удивительно. Я никогда не думала, что встреча с картошкой меня так взволнует.

— Насчет картошки это я надоумил. Созвал стариков. Помните, спрашиваю, как вы у себя в России пахали, сеяли, огородничали?

— Ну, как же не помнить?!

— Ну, так давайте.

И показал пример. Женщины подсобили. Картошку садим, обещаю огурцы... А лук, тот идет чорт знает как. Лучше, чем на материке.

— А вы кто здесь? Агроном?

— Я за всех, я учитель.

— Из Петропавловска?

— Из Хабаровска. Второй год здесь.

— Нравится?

— Как может не нравиться?! Вы посмотрите, какой здесь мир. На вулканах были?

— Ну, что вы, мы только на берегу сидим, на рыбалке.

— Ни Срединный, ни Валагинский хребет не пересекали?

Точилина засмеялась.

— Через деревню они не проходили, — сообщил Береза. — Есть подозрение, что они пошли на камчадальскую Николаевку.

— А могли и вовсе мимо, — заметил второй из пришедших в коричневом пиджачке и синих брезентовых штанах.

Учитель Василий Иванович рассказывал за столом, как он приехал на Камчатку только на зиму, с твердым намерением вернуться летом на Амур, где у него родители и жена. Жена тоже учительница. И вот остался на вторую зиму и, может быть, останется и на третью. На летние каникулы собирался к жене — огороды задержали.

— Жена может приехать к вам, — сказала Точилина.

— Она у меня упрямая, хочет, чтоб я приехал к ней,

«Оба вы упрямые», — подумала Точилина.

Пили чай с вареньем из жимолости. Оно немного вязало, но было сладко и душисто.

Потом хозяева расстелили на полу медвежьи шкуры, положили подушки.

— Отдыхайте!

Точилина думала, что она сразу заснет. Но мешали мысли, впечатления, то, что над деревней подымались горы, мешал огород и учитель со своей энергией и упрямством. «Не был бы упрям, так ничего у него и не вышло бы».

Ей стало хорошо. Она тоже была упрямая.

«Может быть, это и есть человеческое счастье? — думала она. — Если прибавить сюда умственную работу, книги, газеты, изучение края... что еще может быть нужно человеку? Шум городских улиц, витрины магазинов? Нет, повидимому, это и есть счастье...» Она заснула.

Перед вечером совещались. Вспоминали все, что говорил Дождев и прямо, и намеками, и о чем умолчал. К реке Авачи вела торная тропа. Вернее всего, золотоискатели пошли по ней.

Фролов знал медвежью тропу, которая выводила на Авачинскую с экономией в добрых восемьдесят километров. Надо отправиться по ней и выйти золотоискателям навстречу.

— Попробуем, — сказал Береза.

Вечером Точилина заглянула в школу. Это было просторное здание с крытым крыльцом. Три больших класса и учительская.

Школа выглядела веселой. В учительской на полках тесно стояли книги.

— Больше двухсот, — сказал Василий Иванович.

Белая, с коричневыми пятнами, остроухая, с острой умной мордой собака лежала под столом.

— Вот еще камчатская забота, — сказал учитель. — Даже при железной дороге собака не потеряет на Камчатке своего значения. Собака здесь всё.

Он присел на корточки, и собака вышла из-под стола. Она была коренаста, широка в груди, с коротким хвостом.

— Камчатская собака удивительное животное.

— Вы, я вижу, все знаете.

— Учитель должен знать все, — сказал Василий Иванович, — особенно все то, что относится к жизни, среди которой он живет.

— Учитель должен быть мудрым?

— Именно.

Оба засмеялись.

— В прошлом году этот Гончик спас меня от смерти. История простая, все их слышали тысячами. Поехал я на зимних каникулах в район. На обратном пути пурга. Палатки нет. Положение скверное. Я сказал Гончику: «вези домой» — и залез с головой в кукуль. Четыре часа нарты шли без остановки, потом остановились. Вылез я из кукуля, метет невообразимо, сделал два шага и наткнулся на крыльцо школы...

— Слышала тысячи раз эти истории, — согласилась Точилина, — но что это? Инстинкт? А я вот не понимаю, что такое инстинкт. По-моему, нельзя непонятное явление объяснять непонятным словом и считать, что цель достигнута.

Учитель посмотрел в мягкие глаза Точилиной, должно быть, они ему понравились, он улыбнулся.

— Вы правы. Если я говорю — инстинкт, то я под ним подразумеваю: точное знание. Гончик, который привез меня сквозь пургу домой, обладал точным знанием дороги. А вот над тем, каким образом у него это знание складывается, нашим ученым не мешало бы помозговать.

— Какие у вашего Гончика умные глаза!

— Могу сказать, меня он понимает абсолютно. Инстинктом тут даже не пахнет. Вы знаете, собака сопровождает человека из глубины каменного века. Человек того времени, повидимому, был толковым хозяином. Во всяком случае, собаку он приручил великолепно, и она пошла с ним через тысячелетия. Вот эти самые камчатские лайки сохранились от тех времен. В те времена были две породы собак: мелкая, шакалообразная, которую человек употреблял для охоты за мелким зверем, и крупная — для охоты за хищником. Лайки идут от крупной собаки. Они умны, выносливы, неприхотливы. Что еще нужно? Нужно беречь эту породу, не так ли? А вот, когда вы будете жить на Камчатке, вы увидите, что на Камчатке не так уж много Гончиков. Много мелкой, глупой и невыносливой собаки. И даже без подшерстка. Ведь у камчатской лайки густой пуховый подшерсток, как у волка и лисицы. Гончик какой угодно мороз перенесет, а новое поколение камчатских собак — нет. Население просто руки опускает. С такими собаками погибнешь. Раньше хорошая запряжка проходила в день по сто двадцать километров, теперь считается достижением пройти семьдесят. В чем дело? Стал я думать, написал письма зоологам, даже одному знаменитому профессору в Ленинград. Вот что он мне ответил. — «Порода! — ответил он мне. — Вы, хозяева собак, потеряли разум, вы совершенно забыли про законы подбора. К вам, на Камчатку, завозят каких угодно собак, они засоряют кровь ваших лаек, а вы недоумеваете, что делается с вашими псами!» Вот что он мне написал, товарищ Точилина. И потом еще мои личные наблюдения: мало производителей, не выращивают их, не берегут. Понимаете, какое безумие: лучших щенков кастрируют! Они, мол, спокойнее, не драчливы и легче во время трудной работы сохраняют тело. Я решил по этому поводу целую кампанию провести. В общем, дела много... И хотел бы съездить в Хабаровск, да вот с собаками еще дело!