— Японский миноносец, Хосоя-сан!

Хосоя впился глазами в бинокль.

— Японский миноносец... совершенно верно.

Миноносец выкинул сигнал: «стоп».

Флотилия стала.

И вот серое стальное существо рядом. Матросы и там и здесь тянут шеи.

Офицер поднимается на пароход и вручает Хосое пакет.

Летят клочья конверта, сверху записка Яманаси: «Немедленно назад, — читает Хосоя, — ни одной глупости. Все участки перекуплены нами у «Уда», миллионы убытку, но с Советами мир и дружба».

Затем он читает официальное предписание ассоциации, а затем новый конверт с бумагой из министерства.

Хосоя долго стоит, серея от презрения и ненависти к двуличной политике кабинета. Кабинет распоряжается капиталами ассоциации! Миллионы убытку! Япония боится большевиков...

Через четверть часа пароходы шли вновь, но в обратную сторону; миноносец нырял рядом.

Когда Козару увидел эскадру, усиленную военным судном, он ощутил настоящее трепетание духа. Надел лучшее платье и двинулся навстречу.

Хосоя слушал его с гримасой. Гримаса началась в тот момент, когда Козару стал повышать тон, подходя к счастливому окончанию операции.

— Ну, что ж, любезный Козару-сан, — сказал акционер, — мы с вами уплатим пополам советскому правительству стоимость неводов.

И холодно смотря в непонимающие, разинутые глаза:

— С Советами мир и дружба. Вы меня не так поняли.

Несколько секунд он наслаждался искажением лица подчиненного: отвисающей челюстью, дикостью глаз, мгновенными ямами на щеках...

— Мы с вами уплатим пополам, почтенный Козару-сан...

— А как же награда? — беззвучно произнес Козару. — Я выполнил приказание компании...

— Награда? — Хосоя захохотал. — Награда? Ассоциация потеряла миллионы, а вы — награда! Всё? Можете ехать.

— Не всё. Члены профсоюза арестованы у меня на берегу...

Глаза Хосои блеснули.

— Выпустить немедленно всех членов профсоюза!

«Мы принесены в жертву, — шептал он, глядя на удаляющегося раздавленного человека. — Очень хорошо, я пойду еще дальше... Пусть министерство соберет, что посеяло».

Яманаси, написавший своему другу Хосое письмо о немедленном прекращении экспедиции, был совершенно потрясен тем, что пришлось написать это письмо.

Мрачный, почерневший от дум, он покинул Хакодате и отправился в Киото на свидание с известным патриотом Уцидой, создателем общества «Дайро-Досикай», то есть «Общества единомышленников против России».

Шел дождь, мелкий, невозможный дождь, по улицам неслись потоки; горожане, раскрыв зонтики, постукивая гета, торопились по улицам. Яманаси был в ботинках; промокнув, они отвратительно хлюпали, и от этого мрачное настроение его стало еще мрачнее.

Уциды не оказалось в городской квартире. Домик его в старояпонском стиле стоял среди современных бетонных громад и производил жалкое впечатление.

И это тоже скверно подействовало на Яманаси.

Курумайя[32] повез руководителя ассоциации за город по узкой каменистой дорожке. Все кругом было серо, небо смешалось с горами, с соснами, печально в сыром воздухе распялившими свои ветви; дождь стучал по бумажному верху коляски; по голым плечам курумайи стекали струйки, он бежал мелкой тряской рысцой. Велосипедный звонок, прикрепленный к оглобле, все время дребезжал.

«Дам меньше, — подумал о рикше Яманаси. — Безобразник, не может позаботиться о благопристойном звонке!»

Дача Уциды расположилась на полусклоне сопки за бамбуковой оградой. Яманаси поднялся по каменной лесенке и увидел пожилого человека в трусиках, который лопатой и киркой пробивал новое русло для разбухшего ручья.

По портретам в газетах Яманаси сразу узнал Уциду и подал ему свою визитную карточку.

— Приехал к вам, потому что сомнения и непонимание сделали мою жизнь невозможной, — начал Яманаси, вытирая платком мокрое лицо. — Посудите сами, весь мир ополчается на Советы. Япония в этом вопросе всегда занимала твердые позиции. Кто больше нас заинтересован в Маньчжурии?! Насколько я знаю, вы, господин Уцида, уже вступили в переговоры с русскими белогвардейцами. Наш уважаемый генерал-лейтенант Сиотен присутствовал также на совещании в Пекине как главный эксперт. Можно было надеяться, что мы пойдем впереди всех... И вдруг... — Яманаси приподнял плечи: — министерство предписало ассоциации лойяльность! «С Советами мир и дружба!» Что это такое? Влиятельнейшая «Осака майничи» на днях возвестила: «Мы не находим оправдания для тех беззаконных действий, при помощи которых мукденцы захватили дорогу». — Глаза Яманаси сделались круглыми и выразили предельное страдание. — С самой весны, когда Иосида предложил мне выехать во Владивосток на открытые торги, ведется эта двусмысленная игра!

Яманаси был так расстроен, что не раскрыл зонтика, да и нелепо было раскрывать зонтик рядом с голым Уцидой, не обращавшим никакого внимания на дождь. Шляпа Яманаси намокла, рукава пиджака тоже. Уцида, заметив его беспомощное состояние, сказал:

— Прошу вас ко мне, а то этот моросящий дождь даже стойких людей повергает в уныние.

Они прошли в дом прямо через раздвинутую стенку и оказались в квадратной комнате, одна сторона которой была сплошь увешана старинным оружием. Яманаси, обычно относившийся равнодушно к этим предметам ушедшего мира, сейчас подошел к палашам, саблям и самурайским мечам для харакири и стал издавать одобрительные восклицания.

— Знаете, чей это меч? — спросил Уцида, притрагиваясь к палашу в истрепанных кожаных ножнах. — Маршала Ямагаты, создателя нашей армии! Я вполне разделяю ваши чувства. Я хотел бы броситься в бой завтра, но мне говорят: ваша задача объединить все патриотические школы — «Национальный союз физической подготовки», «Общество содействия военной доблести» и «Общество помощи отбывшим воинскую повинность» — в одно целое с «Дайро-Досикай». Так пока понимайте свою миссию.

— Господин Уцида Риохей, которого я уважаю коленопреклоненно! Вы можете пока так понимать свою миссию... Но что касается меня... ведь ассоциация совершенно разорена?!

Уцида невесело усмехнулся:

— Число членов нашего общества превосходит миллион. Я не боюсь ни китайцев, ни американцев, ни русских. Но я не командую японской армией, я не военный министр и не премьер. Я только могу до поры до времени ходить голым по своему саду и закалять себя...

Яманаси провел в горном домике остаток дня. Он снял мокрое платье, обтерся горячим полотенцем и, облаченный в кимоно хозяина, долго сидел с ним за чайным столиком, обсуждая события... Дочь Уциды принесла печенье, заваренное на меду, — оно было душисто, вкусно хрустело на зубах и вызывало приятное ощущение в желудке.

Уезжая, Яманаси сказал:

— Я этого так не оставлю. Иосида, наконец, объяснит мне свои вилянья!

Он отправился в Токио. Посетил депутата парламента Самаки и Иосиду. Он волновался, требовал, объявлял о своем непонимании. Иосида ему сказал:

— Китайцы за последнее время сделали сто пятьдесят восемь нападений на советскую границу, сорок раз вторгались белогвардейцы. Прекрасно вооружены, лучшее автоматическое оружие... и ничего! Совсем ничего. Впрочем, даже хуже, чем ничего: все удары красные отбили с такой легкостью, как будто это взрослый человек забавлялся с трехлетним. Вы понимаете, чем это пахнет?

— В подобных запахах я не разбираюсь, — мрачно сказал Яманаси. — Я знаю одно: японская армия самая сильная в мире.

Иосида для большего успокоения взволнованной души посоветовал Яманаси познакомиться с генералом Сато, который писал книгу под названием «Маньчжуро-монгольская проблема».

Сато весь день проводил в своем рабочем кабинете. Огромная карта Маньчжурии, Монголии и Восточной Сибири занимала чуть ли не весь пол комнаты. На многочисленных столиках лежали стопки розовых, бледножелтых и бледноголубых, исписанных и чистых листов бумаги. Штабеля толстых книг возвышались вдоль стен.