Филиппов увидел молодое лицо, с зачесанными назад черными волосами, с широко раскрытыми глазами. Глаза были полны света, прекрасно схваченного объективом.

До полудня город был мертв. Заколоченные дома и лавки, пустые, со следами грабежа, базары. Собаки быстро, не оглядываясь, пробегали вдоль стен... Почта, цементный завод... нигде ни человека.

Красноармейцы стояли на перекрестках, патрули проходили по улицам мертвого города и по древним стенам с башнями.

Возрождение началось в вонючем рабочем поселке у цементного завода. Туда пришли добровольцы-красноармейцы Ли Шу-и и Ли Ю-ню. Они заглянули в фанзу и увидели женщину на корточках перед очагом. Луч солнца, проникая в прорванное окошко, освещал закопченные нары с чайником и посудой, почерневшими от грязи и времени. В черной дымной мгле, в глубине, на нарах, сидел мужчина и двое детей.

— Идите получать муку, — сказал Ли Шу-и.

Звуки родной речи взволновали фанзу. Мужчина соскочил с нар, за ним дети. Всматриваясь в гостя, хозяин подошел к дверям.

— Если вы будете тут сидеть, на вашу долю ничего не останется.

— Что такое? Какую муку, господин военный?

— Так ты еще ничего не знаешь? — искусно удивился Ли. — Город занят Красной Армией, армией рабочих и крестьян. Беднякам выдается со складов отличная мука.

Красноармейцы направились в следующую фанзу.

— Какая мука, где выдается? — бежал за ними рабочий. — Господин, господин, умоляю остановиться и разъяснить!

— Иди к любому складу.

Так жизнь вошла в город. Весть о раздаче муки распространилась по городу и окрестностям с непостижимой быстротой. Длинные очереди бедняков, к тому же совершенно разоренных постоем чжанцзолиновских войск, вытянулись у складов.

Купцы, не успевшие в суматохе неожиданного отступления выбраться из города, приняли раздачу муки за начало грабежа. Слуги снова рыли в комнатах ямы, куда господа, выгнав всех, прятали свои драгоценности.

Когда красноармейцы начали стучать в ворота к Ван Хэ-фу, никто не отозвался. Тогда они взломали ворота и вошли. Переводчик громким голосом звал хозяина.

Долго никто не появлялся: ни слуги, ни хозяева. Наконец показался мальчишка-слуга.

— Это дом Ван Хэ-фу? — спросил переводчик, — дом владельца мучных складов? Красная Армия для раздачи бедному населению взяла из ваших складов муку. Пусть хозяин немедленно идет в штаб и получит деньги.

Слуга побежал к трепещущим хозяевам и передал невероятную весть.

К вечеру в городе творилось необычайное: открылись лавки, зашумел базар. Господин А-сюань осветил город так, как не освещал его никогда. С окон и дверей срывались доски, ворота распахивались, ремесленники, купцы, дети сновали по улицам.

Через несколько дней Красная Армия двинулась назад. Она не собиралась ничего и никого завоевывать, она только восстановила неприкосновенность границы.

Но этот страшный удар не образумил белокитайцев. Потребовались еще удары на Фугдин, Джалайнор и Хайлар, чтобы Чан Кай-ши и американцы поняли истину.

Часть генералов попала в плен, часть бежала, сея панику. За границу полетели телеграммы: «Харбин отрезан. Русские идут на Мукден. Помогите!».

Но помочь уже никто не мог. Нужно было расплачиваться за всё.

Уважаемого Ота-сан осень не захватила во Владивостоке.

Он уехал в последнее, перед окончательным возвращением в Японию, путешествие по России.

Ота пережил достаточно, чтобы желать тихих раздумий в своем наследственном храме близ Нагойи.

— В Японии никогда не будет большевизма. Япония — это синто, путь богов.

Но что значит «путь богов», если помощник японского буддийского священника переходит в советское подданство?

Ота посетил Москву, Ленинград. Он был настроен грустно, но беззлобно. Он заказал свой бюст хорошему скульптору, чтобы поставить его во Владиво-хонгази, где он проработал тридцать лет. Он снимался во всевозможных видах в Ленинграде и Москве, чтобы потом в Нагойе переживать сладкую горечь воспоминаний.

Он не был во Владивостоке осенью и не мог видеть, какой японские рабочие выбрали для себя синто.

В октябре пришел во Владивосток японский пароход. Он вовсе не должен был приходить во Владивосток: пароход шел из Камчатки прямо на Хакодате.

Но японский пароход обогнул Японию. На пятый день пути взбунтовался трюм. Четыреста японских рабочих, снятых с концессионных рыбалок, захватили командный состав и потребовали вести пароход на Владивосток: там, в советском порту, а не у себя на родине, они будут рассчитываться со своими хозяевами.

На этом же пароходе возвращался и Береза. Он предполагал договориться в Японии о ряде срочных заказов, но смог помахать ей только издали рукой.

Береза стоял около трапа в группе недавних, но уже испытанных друзей. Старик Бункицы — тот, правда, старался скрыть под маской бесстрастия свое возбуждение. Но Юмено, такехарцы и четыреста других не старались ничего скрывать: они махали руками, шапками и кричали «банзай» наплывающей набережной.

Ноябрь 1930 г. — ноябрь 1931 г.