Легкий румянец ударил в щеки Лина, голос стал полнее, движения величественнее. Он заговорил о планах борьбы с западным ветром.

— Есть жила, по которой стекает в Китай зараженная кровь — КВЖД. Очень скоро китайская армия выбросит большевиков из Маньчжурии. Очень скоро русские патриоты перейдут Уссури и, как ножницами, отрежут Приморье. Уже и теперь патриоты заявляют о себе. Это смелые, решительные люди. Я вам прочту, что пишут советские газеты о них... Вот один смелый, решительный поступок.

Лин Дун-фын вынул из портсигара свернутую в трубку бумажку.

«Покушение на советского консула в Харбине.

Двенадцатого февраля, в три часа дня, в приемную генерального консульства СССР явился неизвестный русский в форме китайского полицейского. Неизвестный заявил дежурному сотруднику консульства, что он служит в третьем полицейском участке и хочет видеть генерального консула Мельникова, которого должен арестовать якобы по поручению полиции.

Возбужденное состояние неизвестного показалось дежурному сотруднику подозрительным. Он немедленно известил по телефону полицию и доложил Мельникову.

Когда Мельников вышел в приемную, неизвестный неожиданно вытащил из кармана револьвер и произвел два выстрела. Одна пуля попала в стену, другая — в перегородку, за которой находился дежурный сотрудник.

Сотрудники консульства обезоружили преступника и передали его прибывшим на место происшествия представителям полиции».

— Итак, русские патриоты готовы на все. Что же говорят иностранные газеты о большевиках в Китае?.. Они раскрывают большевистские тайны... Бывшая полоса отчуждения КВЖД, по их мнению, место, где действуют большевики. Что такое дорком, местком, женотдел? — спрашивает «Журналь де Шанхай». Это место, откуда большевики готовят завоевание Китая. Шанхайская «Норд Чайна дейли ньюс» сообщает, что Советский Союз хочет завоевать Китай. Все газеты кричат, что Советский Союз мечтает о войнах и завоеваниях. Первой жертвой должен пасть Китай.

Я приехал к вам, чтобы сообщить обо всем этом. Но, если бы я сказал вам только это, вы могли бы устрашиться. Не страшитесь, все обстоит благополучно. Красная Армия не завоюет Китая, потому что с Китаем весь мир. И прежде всего, англичане и американцы. Особенно американцы! Я хочу сообщить вам, что они друзья. Они поддержат нас всем — деньгами и пушками. Я хочу сказать, как все начнется. Русские патриоты перейдут Уссури и, как ножницами, отрежут Приморье. Старые друзья спросят: что будет потом? Потом в долинах «Хребта больших западных гор» — Сихотэ-Алиня, на равнинах Уссури будет русская народная республика. Туда съедутся миллионы русских эмигрантов, туда побегут из Советов. Богатая, грозная Уссурийская республика! Богатая рыбой, рисом, лесом, золотом, нефтью, серебром и железом. Грозная — союзом с Китаем и Америкой. Старые друзья спросят: что будет дальше? Нет, они не спросят, — они знают сами.

Худое, бледное лицо Лина не казалось уже ни худым, ни бледным. Он говорил, что скоро Китай вернет себе былое могущество и как раньше станет повелителем стран и народов. Тогда китайские купцы будут хозяевами рынков и людей... Китайские купцы Владивостока станут богаче американских купцов.

— Но, — сказал Лин, — для достижения всего этого от вас требуются некоторые усилия.

Он внимательно осмотрел все эти худощавые, полные и толстые лица, глаза, при его последних словах вдруг выразившие беспокойство, руки, вдруг в замешательстве потянувшиеся к веерам.

Лин усмехнулся.

— Я думаю, что вы так же, как и я, в ожидании событий чувствуете радость. Что у вас, как и у меня, чешутся руки от желания поскорее пустить их в ход. Поэтому сообщаю: наш план одобрен в Шанхае. Мы здесь, во Владивостоке, подготовим завтрашнему фронту тыл. Для этого мы должны научить китайских рабочих Владивостока, что они должны думать не о деньгах на лишнюю пампушку, а о Китае. Пусть они знают, что сейчас они должны требовать не увеличения заработка, а с трепетом делать все, чтобы в предстоящей борьбе победил Китай. Когда Китай победит, им будет хорошо. Никто не помешает им стать хозяевами мастерских, в которых работать будут русские. Забастовка же во Владивостоке в то время, когда Китай готовится к удару, — это преступление, которое никому нельзя простить. Бастует предприятие за предприятием! Что это такое? Пусть хозяева мастерских несколько уступят, пусть покажут, что рабочие и хозяева в Китае одно. В других странах, может быть, и не одно, а в Китае одно. Вы должны внушать, что все разговоры русских о рабочей солидарности — вздор, что русские о ней только болтают, а делают то же, что и другие народы. Для этого есть очень простой путь, дорогие друзья, и я удивляюсь вашей бездеятельности. Во Владивостоке немало русских патриотов. Они бедны, они нуждаются в деньгах, они горят жаждой деятельности на пользу родины.

— Что вы предлагаете? — спросил тоненьким голосом Тао-фан. Он был толст, грузен, шелковый синий халат струился на нем в свете вечера, как вода. — Мой старый друг приехал из Шанхая, он не имеет представления, что такое ГПУ — эта организация с китайским именем. Неужели вы думаете, что она позволит вам распоряжаться во Владивостоке?

Тучи налетели на присутствующих.

— Это невозможно! — раздалось со всех сторон. — Выступать в Харбине — конечно! Но здесь, во Владивостоке?!

Почтенные люди, только что выслушавшие широкие планы, которые могли вдохновить и мертвых, пожимали плечами, недоумевали, противились, негодовали.

Ни одного бодрого взгляда, ни одной боевой улыбки, ни одного жеста, обозначающего желание вступить в борьбу.

— То, что я предлагаю, вполне разумно, — упрямо сказал Лин. — Действовать, действовать и действовать! Вот наш лозунг.

— Я сторонник старого моего друга Лин Дун-фына, — сказал сотрудник консульства Чан-кон. — Я сторонник действия, а не сна. Я сторонник грязных от труда рук, а не чисто вымытых. Я любитель зрелища: побежденный враг ползает у моих ног, и я снимаю с него голову, как спелую дыню со стебля. Действовать, дорогие друзья! Китай довольно созерцал упоительные красоты и благополучие природы. Забыть надо старую любовь... Вот пример из практики моего друга Лин Дун-фына. Во время последних событий в Шанхае, когда рабочие восстали против руководства Гоминдана, когда еще неизвестно было, кто победит, правые или левые, а войска левых шли на Шанхай, Лин Дун-фын созывает промышленников, коммерсантов, купцов, помещиков и детей помещиков. Он задает им вопрос: — Готовы ли вы выступить против беспощадного и вероломного врага, против новых татар? И цвет Шанхая ответил Лин Дун-фыну: — У нас нет оружия, мы не организованы для борьбы... Что можем мы сделать? Мы не чувствуем в себе мужества сойти с пути мирной деятельности! — И, отвергнув голос мужества, цвет Шанхая прибег к старому, испытанному в нашей стране способу — подкупу. Они подкупили Чан Кай-ши! Сумма была огромная, им в этом деле помогли иностранцы. Хорошо, что Чан Кай-ши оказался доступен деньгам. Но, дорогие друзья, этот прием сомнителен. Сомнителен с тех пор, как, по мысли Чен Ше-тона, этого выдающегося ученого и моралиста, книга которого «Поощрение к знанию» — руководящая книга всех образованных людей, Сен-вену предложили пост высокого мандарина и миллионы взамен отказа от революции... Вы все знаете, что из этого вышло: Китай замер при виде необъяснимого поведения политического вождя — он даже не расслышал нашего предложения! С тех пор, как эта новая порода людей вторглась в жизнь страны, не годен этот старый путь. Я прошу Лин Дун-фына разработать план борьбы: китайцы Владивостока должны быть здоровы!

«Сумасшествие! — подумал У Чжао-чу, — а за все придется расплачиваться нам».

Лин Дун-фын коротко намечал план действий. Представители высокого человечества сидели подавленные. Никто больше не задавал вопросов, никто не спорил. Худой шанхаец Лин свалился, как судьба. Как можно незаметнее, они стали покидать помещение.

Лин Дун-фын вышел на улицу через час. Он чувствовал прилив энергии, которую испытывал всегда, принимаясь за большое дело. Потянул носом соленую свежесть вечера и пошел, не торопясь. Его интересовало одно советское предприятие: рабочая коммуна китаянок. Может быть, ему не следовало бы туда заглядывать, может быть, следовало бы соблюдать большую осторожность, но Лин вступил в тот период лет, когда имя человека произносится с уважением, когда мысли и поступки его полноценны, когда он может позволить себе роскошь свободных и опасных поступков.