Первой пошла я, как хозяйка положения — двор–то был наш. Люда — следом, не отставая. Я уже достигла вершины самого высокого сугроба и развернулась, выбирая, в каком направлении лучше съезжать вниз, и тут наст подо мною треснул. Не успев пикнуть, я провалилась внутрь рыхлой массы, словно нырнула в нее. Прекрасным наблюдением, что в своей толще снег оказался пушистым и мягким, не царапался, как на поверхности, где был усеян кристалликами льда, я не успела поделиться вслух, лишь отметила про себя перед тем, как меня окончательно накрыло с головой.

Снег забивал мне рот, с неосторожностью пытающийся что–то крикнуть, частично превращался там в жижу, протекал в горло и травмировал мышцы, напрягшиеся и добросовестно выталкивающие его из меня. Он попадал в нос, втягиваясь вместе с воздухом, который я с трудом выцеживала из уплотнившейся вокруг меня среды, ранил нежную кожу протоков и вызывал сильную боль. Снег не давал открыть глаза, ориентироваться в пространстве и что–то предпринимать для облегчения своей участи, даже просто видеть белый свет и пополняться надеждой. С каждым ударом сердца положение осложнялось — мне что–то все больше стискивало щеки, грудь, давило на темя, зажимало в себя, сковывало движения. Сделалось темно и жарко. Я начала задыхаться и поняла, что погибаю. Дело решали секунды.

Свободными оставались только уши, защищенные платком. Какой роскошью было слышать — хоть одним каналом воспринимать мир, манящий, но со страшной внезапностью отделенный от меня! Его скупые и приглушенные звуки доносились под навалившуюся сверху толщу враждебной массы и все же продолжали мою перекличку с жизнью.

Я слышала и понимала, что Люда не ушла с места события, даже не растерялась. Она что–то громко говорила и разгребала свалившийся на меня снег, пыталась то ли достать меня руками, то ли хотя бы отрыть лицо. В любом случае это были полезные действия — мне это было ведомо и это было чудом, ибо пособляло не сдаваться и всеми силами поддерживать в себе движение. Но что характерно: хоть я убеждалась, что без движения погибну совсем быстро, однако и движение на пользу не шло — лишь способствовало тому, что меня все больше и плотнее охватывал снег, стремящийся окончательно похоронить под собой. Прозрения возникали одно за другим — стремительные, безымянные, с неназванностью их деталей, но они не были бы прозрениями, если бы не вели к спасению. А они вели, ибо указывали моей недремлющей интуиции, что тут годится не стихийное барахтанье, а правильный расчет, достижение некоего равновесия, как при катании с горки, — разумная трата энергии с максимально возможным эффектом.

И я прекратила обороняться от снега, прибывающего со всех сторон, не старалась больше оттолкнуть его от себя, разгрестись, а собрала последние силы и начала пробиваться наверх, выбрасывая туда руки. Я устремилась из снега, извиваясь всем телом и отталкиваясь ногами, словно пловец из воды. Наконец результат был получен. У Люды тоже наметились успехи с рытьем и отбрасыванием снега от провала. И наши руки встретились.

До сих пор не пойму, почему под ней наст не треснул и не провалился. Возможно, потому, что и у нее была нормальная интуиция, которая подсказала ей не стоять, а лечь на снег. Кряхтя и тужась, цепко прихватив руки, она дергала меня на себя, и я в эти короткие толчки успевала сработать ногами, примять под собой рыхлую суспензию, опереться о нее и со своей стороны податься вперед и вверх. Возились мы долго и трудно. От усиленного дыхания в моем горле встал жгучий, дерущий комок. Исцарапанные о наст руки и мое посеченное крупой лицо, что в любое другое время вызвало бы озабоченность, теперь казались пустяками.

Кое–как, утопая в снегу, пропахивая в нем борозду по тому склону, по которому я собиралась съезжать, мы кубарем выкатились во двор на свободное, утоптанное пространство, и упали без сил. Поняв умом, что опасность миновала, я все еще своим испуганным, часто бьющимся сердцем не могла поверить в спасение из такой страшной беды, причем без помощи взрослых.

Трудно оценить меру опасности второго эпизода, когда смерть снова дохнула мне в лицо и Люда отогнала ее. Но я о нем не могу забыть.

Это случилось в начале лета. Мы, как почти каждый день, «паслись» на нашей роскошной шелковице, росшей в конце огорода, на меже с чистым лугом — толокой.

Пожалуй, повторюсь и в который раз опишу нашу усадьбу, во многом уникальную для рабочего поселка. Начну издалека.

Итак, мамин отец, а мой дедушка, Яков Алексеевич женился и за неимением иного варианта пошел жить к родителям жены — я точно не знаю, где стоял их дом, мама говорила, что теперь этой улочки нет. Но приблизительно путь на то место она описывала так. Если идти с нашей стороны в центр через Дронову балку, то, выйдя из балки, справа можно увидеть начало улочки, тянущейся параллельно балке в сторону Осокоревки. На другом конце она под прямым углом упирается в улицу, идущую вдоль речки, практически повторяя ее извивы. Где–то на этом перекрестке и стоял дом родителей бабушки Евлампии. Так как бабушка Евлампия была у них самой младшей и старшие сестры ушли жить к мужьям, то молодожены вполне могли бы оставаться с родителями и не думать о собственном жилье. Но дедушка занимался крестьянским хозяйством, и в этой связи ему во дворе нужна была телега — как удобный вид транспорта. А из–за скученности построек на том краю и еще из–за холмистости той местности телега там проехать не могла, особенно в дожди и грязь. Пришлось ему строиться отдельно, на ровном удобном месте.

Дедушка взял план на окраине поселка и выстроил глиняную времянку. Я хорошо помню ее, маленькую, с одну комнату и крытую соломой, мне случалось даже бывать внутри. Но приступиться к возведению основного дома он не успел. И вот по какой причине. В это время неподалеку продавал свой дом местный архитектор. Это его трудами были возведены в Славгороде все основные здания, в которых размещались почта, магазины, детсад, сельский клуб, здание сельской администрации и пр. И дедушка купил этот дом — о таком везении можно было только мечтать. Мало, что он был выстроен с соблюдением всех правил и норм, из хороших материалов, так еще и располагалась прямо напротив проулка, где через квартал жили дедушкины родители.

В этом доме я и родилась.

Не только дом, но и вся наша усадьба была уникальной — разбитой и оформленной по типовым планам маленьких имений. Тут был один большой двор, без разделения на парадный и птичий. В северной его части, почти впритык к меже с соседями, располагался жилой дом, развернувшись лицом на юг. Напротив стоял аккуратный сарай, повернутый тылом к улице, а лицом — к огороду. Одним торцом сарайчик выходил к дому, где в части крыши, зашитой досками, был проделан вход на чердак, всегда заполненный свежей соломой и пахнущий хранящимися в ней яблоками. С другого торца сарая возвышался погреб. А напротив них по периметру двора шел колодец и обнесенный живой изгородью из чайной розы омшаник. Дальше за ними к югу и западу простирался огород, кое–где перемежающийся группками фруктовых деревьев.

Вся усадьба была обнесена тщательно подстригаемой живой изгородью из караганы (мы этот кустарник называли желтой акацией) — со стороны улицы, по южной меже с соседями и со стороны поля. Северная часть усадьбы отделялась от соседки чудесным вишняком с вкраплениями яворов — кудрявых кленов. Между домом и улицей, а также между сарайчиком и улицей были разбиты палисады. Около дома он почему–то был затемненный, сырой и холодный. Поэтому тут росли мальвы–самосейки и мята. А за сараем палисад хорошо прогревался солнцем, был сухой и уютный. Здесь рос огромный плюющийся ватой осокорь, а осенью под ним традиционно водворялся стог свежей соломы.

Наверное, стоит еще упомянуть, что на нашей южной меже, влившись в плотный строй живоплота, стояло несколько берез и дальше к концу огорода — небольшая молоденькая шелковица. Параллельно этой меже, на расстоянии одного–двух метров от нее, шел ряд вишен, в основном шпанок, но было одно дерево с прищепом какого–то раннего сорта. Эта двухсортная вишня и молоденькая шелковица приносили первые плоды как раз к моему дню рождения. Сестра срывала их рано поутру и оставляла в блюдце на моем столике у кровати. Может, так было и не часто, но я это запомнила, как запомнила и то, что день рождения — это для человека праздник.