Из всех звуков, доступных человеку, я ловила только удаляющееся уханье и надсадные всхлипы, издаваемые чем–то неживым. По неизвестной подсказке я знала, что так звучат уходящие годы, обремененные памятью об обидах, неудачах и поражениях. Вокруг никого не было, и я сделала вывод, что это именно мои годы так тяжело утекают прочь. Почему же они так сильно шумят? Потому, что их много? Или потому, что память о них тяжела и безрадостна? Разбираться в этом было недосуг.

Вдруг что–то нарушило однообразие, появился гулкий нарастающий топот, раздававшийся разом со всех сторон. Ничего не успев — да и не стараясь — понять, я увидела перед собой трех всадников. На них были надеты позванивающие кольчуги, головы защищены блестящими шлемами с поднятыми забралами, что позволяло хорошо различать лица, а в руках каждого сверкало незнакомое оружие, сочетающее в себе элементы арбалета и акинака. Они встали, придерживая гарцующих коней, и принялись молча рассматривать меня. Я же привычно шагала, монотонно и отрешенно, ни на что не реагируя, словно они мне почудились.

— Скажи, путница, куда нам ехать, чтобы попасть вперед? — спросил самый плечистый из них, загородив мне дорогу и озорно улыбаясь.

— Чтобы попасть вперед, вам надо приблизиться ко мне, — со смехом ответила я.

— Приблизиться к тебе? — озадаченно переспросил он, не глядя на своих спутников. — Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что я не могу ответить конкретнее.

— И все–таки ты ответила…

— Ты же не хочешь топтаться на месте, правда? — попыталась я натолкнуть его на догадку, которая самой мне, однако, была неведома.

— Нет, не хочу. Я хочу ехать вперед.

— Значит, тебе надо приблизиться ко мне.

— А остальным?

— И остальным, — я не понимала, что означают мои слова. Не понимал их и мой собеседник. Видимо, и его спутники недоумевали от нашего диалога, однако хранили молчание.

— Слова твои туманны, путница, — озадачено произнес все тот же богатырь, и на его лицо снова вернулось выражение легкости и веселости. — А что печальна ты? Устала?

— Устала, — зачем–то призналась я.

— Тебе помочь?

— Помощь обязывает, делает человека зависимым, — опасливо переменила я тон. — А я хочу быть свободной.

Он рассмеялся негромким смехом, но грудь его вздрагивала так, будто он вдыхал и выдыхал буйные ветры.

— Чего смеешься? — обиделась я и остановилась.

— Я не смеюсь, я радуюсь.

Поглаживая бороду, низко свисающую на грудь, он обратился к всаднику, что находился справа от него:

— Поможем, а? Поговори–ка с… — плечистый назвал имя, которое я не расслышала, но заметила его неопределенный кивок куда–то то ли в сторону, то ли назад.

Я перевела взгляд на того, к кому он обратился. Там стоял такой же бородач, только менее плечистый и возрастом постарше. Его черты показались мне знакомыми, но сосредоточиться и вспомнить, где я их видела, не получалось, а может, мне некогда было этим заниматься. Вдруг этот всадник, на кого я смотрела и не могла узнать, качнулся и как бы раздвоился, словно из него выделилась плотная тень и легла за спину. То ли пелена тумана застилала мне глаза, то ли этот человек был окутан им, но когда туман рассеялся, я увидела рядом с ним четвертого всадника — женщину.

— Помоги ей, прошу тебя, — обратился раздвоившийся всадник к ней. — Нам, старикам, надо ладить с молодыми, — женщина с раздражением передернула плечами, блеснув на него исподлобья злым взглядом. Промолчала. — Сойди с коня и отдай его этой путнице. Видишь, как трудно ей, а путь ее не близок, — предложил он.

Женщина была немолода, но красива, стройна, с гордой осанкой. Поведя изогнутой от удивления бровью, она резко вскинула голову. Все говорило о том, что ей не по нраву сказанные слова. Но, пересилив себя, она согласилась, подчеркнув:

— Только ради тебя это делаю. Запомни, — и, спешившись, сама подвела ко мне своего коня.

Я прекратила движение, растерялась от неожиданности и не могла решить, как лучше поступить. Не знаю, сколько бы длилась возникшая остановка и пауза. Только, видимо, она не устраивала встретившихся мне всадников еще больше, чем меня, ибо первый из них поспешил ко мне. Он резко наклонился, обхватил меня за талию, сильным движением руки поднял и усадил в освободившееся седло. Затем подобрал поводья и с улыбкой протянул мне:

— Дальше езжай сама, наши пути расходятся. Ты не потеряешь независимости.

— А как же женщина? — забеспокоилась я.

— Она полетит на крыльях, — и он указал на ее спину, откуда действительно выглядывали огромные, аккуратно уложенные крылья.

Словно в подтверждение его слов женщина расправила плечи, раскинула крылья и, хлопнув несколько раз, взмыла вверх. Она быстро набрала высоту и унеслась куда–то мне за спину.

— Она разве не с вами? — спросила я. — Куда она улетела?

— В твое прошлое, — ответил мне тот, из тени которого она сотворилась.

Первый собеседник тем временем стегнул моего коня по крупу, и конь, прямо с места взяв разбег, пошел вперед уверенной рысью.

Не оглядываясь, я ехала и ехала в полном одиночестве. Сколько прошло времени, сказать трудно. Но вдруг слева я почувствовала налетающие порывы ветра. И только тогда заметила, что третий из всадников, который все время молчал, теперь несется сбоку от меня. Понукая коня, он обогнал меня, прокричав на ходу:

— Мы еще встретимся–я–я! — голос его тонул в расстояниях, а скоро и он сам растворился впереди.

Я напряженно всматривалась в удаляющуюся фигуру, стараясь лучше разглядеть ее.

Вихри ветра, клубящиеся за спиной этого всадника, свистящие, словно живые, напугали, но и очаровали меня, вовлекли следовать за ним. Я попала в мощную струю воздуха, которая, как отдельное течение, возникла в кильватере проложенного им маршрута. Меня окатил несказанно свежий запах проснувшихся полей, надвигающихся озоновых ливней и сотрясающих мироздание гроз. Мир начал просыпаться. Поступь коня обрела уверенность и твердость. Земная поверхность сама отталкивала от своей тверди создаваемую нами тяжесть, сохраняя и мне, и коню силы. Продвижение сделалось более быстрым и легким.

Мелькающая впереди фигура ускользала от взора, рассмотреть ее никак не удавалось, хотя я до боли напрягала зрение. Вскоре мой взор и вовсе уткнулся в облако окутывающего его сияния, которое ощутимо плотнело. Чем дальше уходил этот странный всадник, тем сильнее сиял ореол вокруг него. Наконец, сияние захватило весь горизонт, взорвавшийся определенностью очертаний, словно там заполыхало столкновение неудержимых начал, диких и необузданных, невиданных и неизведанных. В причудливой пляске сверканий и блеска, происходящих на прорезавшемся краю земли, появилось нечто ослепляющее окончательно, навсегда и невозвратно поражающее непостижимостью.

До сих пор продвигавшаяся без ориентиров, начисто отсутствующих вокруг меня, но еще как–то, до ряби в глазах обозревающая пустынные и однообразные окрестности, теперь я совсем ослепла. Исходящие от разлитого впереди зарева потоки света почти парализовали меня, инерция движения, пульсирующая в одеревеневшем теле, растворилась в безразличном сомнении: а надо ли.

Но вот проникнувшее в меня сияние взорвалось тысячью острых ошеломлений, превратившихся в живое море замешательства, завладевшего всеми каналами восприятия. Ничему не повинуясь, я забыла не только текущий миг своей жизни, но и момент ее далекого начала, замерев лишь массой прислушивающейся материи, в которой уже побеждалось безразличие и сомнения, неопределенность и самотечность.

Клубы огня и света, сосредоточившиеся в непостижимом далеке, стали медленно отрываться от земли, а затем плавно и величаво, словно происходило разделение галактик, подниматься в небо. Там этот сплав настоящего и будущего — бушующего и сверкающего, притягивающего и испепеляющего — пульсируя и гремя, постепенно сжимался, излучая окрест ощутимую бесплотью благодать. Уходя выше и выше, сгусток запредельных явлений становился меньше, зато резче и очевиднее обозначались его контуры.