Писать о своей крестной отдельно мне не хочется, поэтому приведу лишь выдержки из рассказа «Славгородские бывальщины», где она явилась прообразом Клавдии, а дядю Игната и тетю Марию я писала со своих родителей. Здесь я назову эти выдержки несколько иначе. Вот они.

Особенная женщина, или женщина с особенностями

Дядя Игнат, дай Бог ему здоровьица, по сию пору разбирается в технике. Теперь–то к этому люди попривыкли, чужая техника им не в диковинку. А сразу после войны, когда домой воротились лишь немногие (да и то — кто кривой, кто хромой), он своими знаниями поражал многих и был первым мастером на селе. Оборудование завода, мельницы, машинотракторной станции часто выходило со строя, и работы у дяди Игната хватало. Еще случалось, что его приглашали на различные производства в качестве эксперта по части оборудования, чтобы подсказал, что и как, да присоветовал что–нибудь. Часто он и меня с собой брал.

Запустит, помню, дядя Игнат исследуемые механизмы и смотрит, как оно там в них крутится–вертится, наблюдает какое–то время — то присядет, то наклонится и что–то ковырнет пальцем, а потом сдвинет картуз на лоб, почешет затылок и скажет:

— Крепкий орешек, — те, кто его приглашал, с замиранием ждали окончательного заключения. — Но я знаю, шо яму зрабыть, — разряжал дядя Игнат обстановку, подражая своему соседу–белорусу, и проказливо улыбался окружающим.

Те облегченно вздыхали, ибо это процентов на девяносто решало дело. Кто знал моего дядю Игната мало, тот, случалось, спрашивал:

— А что же?

— Пыдсушыть да пыдпалыть, — отвечал он голосом все того же белоруса.

Атмосфера окончательно разряжалась, возникал смех, и дядя Игнат принимался за работу.

Так и получилось, что дядю Игната прозвали Орехом.

Но он в долгу не остался. Все остальные в селе прозвища пошли именно от него.

Например, жил на нашей улице старючий дедуган, лет ему было так много, что он и со счета сбился.

— Сколько вам лет, дедушка? — когда–то спросила я.

— Святой Бог один знает, дитя, — сказал он. — Много.

— А какое самое первое историческое событие вы помните? — допытывалась я.

— Помню, как у царя сын народился. Праздник большой тогда устроили, нешуточное дело — обзавелось государство законным наследником престола.

— Сколько же на то время вам лет было, помните?

— И правда, дочка! — обрадовался дед. — Как же я сам не сообразил? Семь мне было, мама говорила. Семь лет.

Вот так мы совместно определили дедов возраст и с тех пор стали приятелями.

Все зовут этого старожила Гудыком. Я спросила у дяди Игната, откуда у старика это прозвище, а дядя только улыбнулся.

— Что, — я прищурила глаз, — без вас не обошлось?

— А разве я виноват? — почти стушевался он. — Пойти спроси у деда, как дела. Увидишь, что он тебе ответит.

Я так и сделала.

— Как дела, дедушка? — спросила вечерком, когда гнала мимо его двора корову из череды.

— Гуд, как говаривали песиголовцы, — ответил дед.

— Ну и хорошо, — я невольно засмеялась, поняв что от «гуд» до «Гудыка» путь короткий и легкий, а главное — логичный.

От дяди доставалось и женщинам, даже детям.

Вдоль межи со стороны нашей усадьбы была протоптана дорожка, ведущая из села в поля. По ней часто ходили люди. Но ведь тут же было рукой подать и до нашего сада — только шагни влево. Смотрю как–то — бабушка одна стоит, наклонившись под нашей яблоней. Собирает падалки.

— Бабушка, они червивые, — говорю я ей. — Сорвите себе с веток хороших.

— Ничего, детка, это все, чуш, харч. Чуш, говорю, это все съедобное, — повторила она, и я обратила внимание на это ее привычное «чуш», шедшее от «чуешь».

Вечером я рассказала об этом дяде Игнату.

— А что за бабка падалки собирала? — уточнил он.

— Баба Настя.

— И что она тебе говорила?

— «Чуш, это харч» говорила.

Ну, вы уже догадались, да? Баба Настя вскоре стала Чушчихой.

Тетка Галина, что с овощного ларька, очень любила Аленку, свою единственную дочь, поэтому в разговоре с нею употребляла уменьшительные слова: «кроватка», «чашечка», «туфельки». И девочку к этому приучила.

Как–то приходит к дяде Игнату эта Аленка и просит:

— Одолжите сольки. Мама затеяла капусту квасить, а у нас закончилась.

— Чего–чего тебе надо? — переспросил он.

— Сольки.

Сейчас это уже зрелая женщина, даже бабушка, но старый и малый знает ее в селе как Сольку.

Да что там! Прозвища появлялись налету. Вот зовет дядя Игнат соседского примака:

— Артем, ты где?

— Да тут я, тут, — отзывается тот.

И все, уже возникло готовое прозвище — Тутрик.

Была у дяди Игната кума — тетка Клавдия, красивая, умная, с достатком. Но имела проблемы с судьбой — почему–то не держались возле нее мужчины. То один бросил с сыном, то другой ушел, оставив с дочкой. Засобиралась она замуж в третий раз.

— Ты уж не промахнись, — научал ее мой родственник. — Выбирай придирчиво.

— А я нового мужа к тебе на утверждение приведу, — умничала эта красавица.

Пришла пора и она, в самом деле, привела к моему дяде очередного претендента на руку и сердце, не шибко поражающего красотой, а рядом с нею так и вовсе проигрывающего.

— Вот, дорогие мои, принимайте. Этот человек будет вам новым соседом.

— Проходите, проходите, — засуетилась тетя Мария, моя дядина. — Почему же только соседом, он нам кумом будет.

Новый муж Клавдии чинно встал, представился:

— Тося Рэпаный, — и, заметив вопросительный взгляд тети Марии, пояснил: — это у меня прозвище такое, шоферское.

На следующий день встретил дядя Игнат тетку Клавдию одну, без нового мужа.

— Клава, зачем тебе этот Тосик? Ты женщина интеллигентная, а он явный выпивошка.

— С чего ты взял? — возмутилась влюбчивая кума.

— Люди говорят. Он же с первой женой неподалеку жил, знают его многие. Да я и сам вижу, мне говорить не надо.

— Да? — словно это для нее явилось новостью, крутнулась с боку на бок тетка Клавдия. — Я его перевоспитаю. — Это было время, когда только что начала тихо увядать слава Трофима Лысенко, создателя теории о «наследственной обучаемости». Клавдия верила в то, что говорила, и даже портрет этого народного академика висел у нее в горнице, украшенный украинским вышитым рушником. — Люди растения воспитывают, а я что же, мужа себе не воспитаю?

— Ну–ну… — только и ответил дядя Игнат.

Хлебнул мой дядя хлопот с этим кумом!

Судьба словно издевалась над теткой Клавдией. Любимый Тосик скоро запил, перестал вовремя приходить домой, просиживая все вечера в буфете до самого его закрытия. Захмелев, он цеплялся к жене, ревновал ее, угрожал, короче, искал предлог для потасовки. Так всем казалось со стороны.

Непьющий дядя Игнат, услышав скандал в доме соседей, несколько раз пытался вмешаться: бежал к ним через улицу и утихомиривал пьяницу. Однажды куму Тосику это надоело, и он взял усмирителя за грудки. Тогда дядя Игнат не удержался и заехал Рэпаному в морду.

— Спасите! Орех убивает моего мужа! — закричала тетка Клавдия, придерживая на свежем синяке, что красовался у нее под глазом, холодный пятак. — Тосик, тебе очень больно? Котеночек мой, — щебетала она возле драчуна.

— Отойди, зараза! Из–за тебя вот… ой, ой… — держался кум Тосик за счесанную челюсть.

— Что ты наделал? — накинулась кума на дядю Игната. — Ах ты бандит!

— Вот теперь я понял, что ты сама виновата, — сказал он. — Ты просто дура. Не удивлюсь, если тебя и Тосик бросит.

— Во–он! Вон из моего дома!

— Тьху! Живи как знаешь, — плюнул на куму мой дядя и пошел домой.

А утром кум и кума шли на работу, влюбленно держась за руки, словно ничего не случилось. Только их побитые физиономии свидетельствовали о ночных приключениях.

— Вот тебе и кума, — сделала мудрый вывод тетя Мария.

Прошло несколько дней. Под вечер дядя Игнат зашел в буфет с Дмитрием Додой. Иногда он угощал Доду за то, что тот давал ему читать книги из своей библиотеки. Выпивохи они были никудышные, но упрямо придерживались мужской традиции.