Васко вошел в город, за ним захлопнулись створы врат. Солнце застыло в зените, оно жгло меня, раны и ссадины причиняли боль. Еще на рассвете мы стояли здесь с Исменой, вооруженные, боясь и ожидая приближающегося приступа. Теперь осаждающих нет: погибли или бежали, тысячи фиванцев убиты, ранены, оба наши брата мертвы — день же еще едва достиг полудня. Как это может быть, как мне жить, если за такое короткое время все оказалось разрушено? Однако мне ничего не придумать, и Исмена со своим ясным умом должна осознать всю невероятность происшедшего: ничего не сделав, Креонт вышел из схватки победителем. Теперь он — хозяин. «Не надо мной!» — кричало все мое существо. Да, он не хозяин мне, но он — хозяин Гемону, который так и не появился на крепостной стене. Около меня лежали брошенные на настил веревки, которые спасли нас от кочевников. Не будь Гемона и этих веревок — от нашей семьи никого бы уже не осталось.

Ко мне приблизились две девушки:

— Царевич Гемон отправил нас сюда, вы ранены, мы поможем вам и потом перенесем.

— Ко мне?

Они не ответили. Как они добры и внимательны, как нежны их руки. Они дали мне напиться, очень бережно уложили на покрывало, осмотрели раны и царапины. Они устроили меня в тени, пообещав очень скоро вернуться.

Мне следовало бы уйти до их возвращения, мне это понятно, но я не могу пошевелиться — и, конечно, проваливаюсь в сон.

Проснувшись, я увидела возле себя уже четырех девушек, которые снимали меня с телеги. Несли они меня на носилках, размеренно покачивавшихся. Чувствовала я себя разбитой, хотя ничего и не болело. Я не дома, здесь нет ни сада, ни высокой вишни — только камни, огромные камни дворца, откуда некогда изгнали Эдипа. И стража у дверей.

— Я не хочу во дворец, — запротестовала я, — Гемон должен прийти ко мне домой.

— Царевич Гемон навестит вас во дворце, — улыбнулась девушка. — Так сказал царь.

Получилось, что Этеокл и Полиник не только погибли, но и отдали нас во власть Креонта. На счастье, Исмена, как всегда, будет знать, что делать. Тихое покачивание, с которым девушки несут носилки, действует усыпляюще. Силы покинули меня, мне бы умереть, как уже сделали оба моих брата, и необъяснимо, почему мной завладел страх. Неужели я боюсь Креонта? Чего я боюсь? Что я могу еще потерять?

Меня принесли в большую комнату. Очень хочется пить, нужно пить — и я пью, чтобы доставить удовольствие этим девушкам, и почти засыпаю. Они ухаживают за мной, перевязывают ловкими пальцами. Мне хочется увидеть Исмену, но это невозможно — она отдыхает. А почему не приходит Гемон? Придет, он ведет переговоры с командующим отступающего вражеского войска.

Девушки будят меня каждый час и заставляют что-то пить. «Вы ранены, у вас лихорадка, нужно много пить». Сидя у моего изголовья, они сменяют друг друга, добрые, красивые, удивительно нежные.

Я заснула. Комнату наполнил громкий шум, доносящийся снизу, из города, но не могу подняться без посторонней помощи.

— Что это? — спросила я.

— В городе праздник, — произнесла та, что неусыпно сидела подле меня.

— Какой может быть праздник в день гибели моих братьев?

— Праздник победы, — уточнила девушка.

Две другие стоят у окна, все трое сгорают от желания выйти в город.

— Уходите, быстро, — приказала я, — вы мне не нужны, мне уже лучше.

Они не тронулись с места, молчат, совсем как Креонт, который все получил, ничего не сделав.

— Уходите, быстрее, — я настойчива.

— Мы не можем оставить вас, — произнесла в конце концов одна из них.

Я вспомнила Иокасту, выпрямилась, как сделала бы она.

— Итак, значит, я пленница? Можете не отвечать. Возражать бесполезно! Идите к царевичу Гемону и скажите, что мне нужно его видеть, — и поторапливайтесь!

Они о чем-то стали совещаться, затем одна из них вышла. Как ни старалась я заснуть — ничего не вышло. Во сне я увидела братьев: они еще маленькие и просят обнять их… Я заплакала, и кто-то рядом со мной заплакал тоже — это Гемон, и я чувствую, как от рыданий содрогается его сильное плечо. Говорить ничего не надо, знаю: он оплакивает Этеокла — друга, заводилу, товарища плохих и хороших дней — того, кто придал ему мужества признаться мне в любви.

Мы вместе вознесли молитвы, но я соединила оба имени в том, что уже перестало быть надеждой, но осталось — молитвой.

— Завтра будем славить Этеокла, на траурную церемонию придут люди. Ты вместе с Исменой должна будешь совершить ритуалы, которые подобают женщинам. Отдохни, поешь, чтобы набраться сил.

— А похороны Полиника?

— Ими займется Аргос — они его очень любили. После траурной церемонии по Этеоклу я покину Фивы на несколько дней проследить за отступлением кочевников из Аргоса.

— Не оставляй нас надолго одних.

— Я не задержусь, — ответил он. Подойдя к девушкам, сухо приказал: — Не давайте Антигоне никаких лекарств, вы причинили ей вред.

Девушки кивнули в ответ. Но почему же он не сказал, что мне надо предоставить свободу? Не может? Так приказал Креонт?

Гемон подошел ко мне проститься, глаза его покраснели, но в них блестела надежда:

— Когда установится мир, мы, Антигона, вместе уйдем из Фив.

Слова Гемона отдались во всем моем теле. Неужели еще можно надеяться? На пороге Гемон, как положено, обернулся, уходя, и улыбнулся мне — печальная улыбка была не только на его лице, он улыбался всем своим большим телом. Как бы мне хотелось ответить ему, но лицо мое улыбаться отказывается — брошенные не улыбаются.

Одна из девушек, ни слова ни говоря, улеглась на полу возле моей постели, две другие растянулись перед дверью — это Креонтов приказ. Я отвернулась к стене, мне хотелось ничего не чувствовать, и я заснула.

Когда я проснулась, все три девушки по-прежнему находились у меня в комнате, и тягостно было это чужое присутствие в такой горестный день. Я проголодалась, меня мучила жажда, но я отказалась принимать из их рук что бы то ни было. Когда они стали принуждать меня выпить хоть немного, я опрокинула стакан. В эту минуту появилась Исмена с подносом.

— Оставьте нас, — сказала она моим стражницам, — мы поедим вдвоем, затем вы сможете одеть ее для церемонии.

Те остались недовольны, сделали вид, что ушли, но было слышно, что они стоят за дверью.

— Это невыносимо, — проговорила бледная как полотно Исмена и беспомощно пожала плечами.

Нас осталось только двое: Тезей и Клиос далеко, Гемон мог еще помочь нам, но для него Полиник — предатель. Мы одни. Только для нас братья неразделимы, только мы любили обоих вопреки их преступлениям.

Исмена встала:

— Нужно подготовиться, быть красивой, чтобы отдать почести Этеоклу.

Вздохнув, она вышла. Тотчас появились мои стражницы, причесали меня, одели с необычайной нежностью. Они обхватывали меня своими ловкими руками — нас теперь четверо, и я самая старшая среди них — уже давно мне следовало стать женщиной и матерью. Я выше всех, сильнее всех, я — та, что познала дорогу, но они — красивее, тоньше и, как Исмена, знают, у кого власть.

Мне приятно чувствовать прикосновение их рук, и в то же время они мне ненавистны, потому что я — пленница.

— Почему у моей двери вооруженная стража?

Они улыбаются, они не знают, но так хочет царь. Царь, царь Креонт, тот, кто уже давно жаждет моей смерти из-за своего сына, но Этеокла он боялся. «Из-за него, — сказала мне Исмена, — Креонт действовал очень осторожно, — теперь он будет жестче, много жестче». — Возможно, но ему не ухватить меня своими когтями: скоро я уйду отсюда с Гемоном. Дом вдали от Фив, земля, дети. Да можно ли в это поверить? Я еще не совсем ясно соображала после снадобий, которыми напоили меня вчера эти улыбчивые. Они обвязали мне талию широким поясом стойкого красного фиванского цвета, надели на меня браслеты и ожерелье — «драгоценности короны», — с уважением произнесли они. Я сорвала все их. Эти драгоценности душат меня, и я бросила украшения на землю. Неужели эти девушки принимают меня за настоящую царевну? Неужели не видят, какие у меня руки, неужели — единственные во всех Фивах — они не слышали мой нищебродский крич?