Мы вышли из комнаты — я еще некрепко держалась на ногах; с какой добротой, с какими предосторожностями ведут они меня и поддерживают — и все потому, что я должна быть под присмотром. Но я не хотела убегать, я хотела отдать последние почести Этеоклу и пойти вместе с Исменой в Аргос — отдать дань памяти Полинику.
Свежий воздух и ходьба вернули мне силы, которые попытались усыпить мои стражницы. Исмена ждала меня. Бледная, немного подкрашенная, она ослепительно красива под своим покрывалом, и на ней такие же, как на мне, кровавые цвета нашего города. Я хотела подойти к ней, взять за руку, но улыбающаяся троица испугалась, решив, что я хочу убежать, и вцепились в меня. Неужели эти злодейки думали, что я за десять лет, что ходила по выжженной солнцем или холодом Греции, так ничему и не научилась? Они не знали, что я вырубала из камня морского Слепца и что мои руки заставили Полиника просить пощады? Мы вошли в сужающийся коридор, я оттолкнула двух улыбчивых, поставила их у стен и немного надавила. От боли они перестали смеяться — если бы я захотела, я заставила бы их молить о пощаде, но, подобно Иокасте, я не снизошла до этого, что для них было еще хуже. Так и оставив двоих стоять у стен, я обернулась, и одного моего взгляда хватило, чтобы та, что следовала за мной, отступила на несколько шагов.
— Хватит, — сказала я, — не прикасайтесь ко мне больше — никогда!
Девушки испугались: они все поняли, а Исмена обрадовалась. Из глубины своего отчаяния она послала мне слабую улыбку, на которую я ответила, как смогла. Я взяла ее за руку: нас двое, всего двое Эдиповых и Иокастиных детей. Берегись, беда, мы еще сразимся с тобой.
Поддерживая друг друга, мы продвигались вперед, и я почувствовала, что иду той же, немного танцующей, походкой, как Исмена. Мы вышли на площадь, толпа расступилась — поднявшийся шепот сострадания перешел в рев.
На верхней ступени, ведущей в зал собраний, на троне восседал Креонт, по сторонам трона — советники. Красивый, спокойный, величественный, при нашем появлении он поднял руку со скипетром и со своей опасной учтивостью вынудил нас ему ответить.
С другой стороны площади стояло, прислоненное к высокому камню, тело Этеокла, обернутое в ткань с цветами Фив — красными и черными полосами; лицо брата было скрыто серебряной маской, и над ней поднималась только непокорная грива волос. Тело Этеокла, водруженное на поленья, сложенные для костра, который должен был вскоре уничтожить его, было огромно, царило над площадью. Исмена тоже почувствовала это: царственное присутствие смерти свело к тщете земное могущество Креонта, и мы остановились, пораженные: Этеоклово тело, прислоненное к камню, нависало над нами, как волна, которую я некогда вырубала из камня вместе с Эдипом и Клиосом. Воспоминание это захлестнуло меня, заполнило всю — без остатка — грохотом бури.
Наверное, я произнесла вслух: «Он погубит нас», — потому что Исмена обернулась ко мне и прошептала:
— Это неправда, Этеокл — как Эдип: он путник на дороге.
«Но на дороге страстей», — подумала я. Страсти эти никуда не делись, они в напряжении мощного тела, они под серебряной маской, чей покой скрывает еще отблеск желания, отзвук дикой жизни, тень исчезнувшей улыбки.
Когда мы добрались до Гемонова места у подножия костра и сели, сразу же запели трубы. Креонт поднялся на своем возвышении.
— Пусть женщины и жрецы совершат ритуалы, подобающие мертвому царю и фиванскому герою, — произнес он.
Женщины — это мы, сестры.
— Совершим ритуал по нашим двум братьям и от имени всех женщин.
Исмена согласно кивнула.
Когда мы закончили, положили соль на серебряные Этеокловы губы и возжгли вокруг его тела ладан, мы снова заняли места подле Гемона. Он был крайне взволнован и ждал чего-то не предусмотренного церемониалом. И это случилось: Васко вывел на площадь под уздцы Света, белого жеребца Этеокла, с которого были сняты все украшения. Он, казалось, светился исчезающим светом дикого рассвета, и свет этот неумолимо напоминал Полиниково сияние. Свет двигался, будто танцуя, и восхищенный шепот взлетел над толпой — Креонт же бесстрастно хранил молчание.
Гемон представил народу коня, как будто отдавал последнюю почесть погибшему царю. Совершенство скакуна и контраст его белоснежной шкуры с черно-красными полосами, обвивавшими Этеоклово тело, и с его серебряной маской поразили нас с Исменой — мы как будто увидели обоих наших братьев.
На мгновение Васко оказался рядом со мной.
— Я соврал тебе, мне хотелось… Хотелось… Слишком поздно…
— Ты имел право и мог, — ответила я.
Что я сказала еще, не знаю. Сказала — и теперь невозможно вспомнить что. Отчаянное лицо Васко вдруг осветилось внутренним светом. Он приблизился к костру, схватил Света за подгуздок, Гемон — справа. Испуганный жеребец попытался было встать на дыбы, но у Васко и Гемона блеснули в руках ножи — и вот уже Свет принесен в жертву, раздалось ржание, он зашатался и рухнул на поленья.
Исмена закричала, я — тоже, и слух мой наполнился сдерживаемым гулом толпы, который, казалось, царил теперь над площадью. Неподвижная тяжесть Креонта, стоящего передо мной, душила и застилала весь белый свет. Я не хочу больше видеть его, другой взгляд зовет меня. В ту минуту, когда они закололи скакуна, померк свет, Гемон отскочил в сторону, чтобы его не забрызгало кровью, Васко же не двинулся с места, и теперь смотрел на меня, старясь поймать мой взгляд, и все лицо его было залито кровью. Я не отвела взгляда, я видела, что он решил воспользоваться правом, которое, сама не зная, что делаю, я предоставила ему. В горящем его взоре я прочла любовь, что питал он к Этеоклу, и невозможность жить без него. Я выкрикнула имя Васко — только имя, больше я о нем ничего не знала.
Гемон со стражниками взвалил Света на Этеоклов костер. Взметнулась вверх рука Васко, блеснул на мгновение нож, — удар был смертельным. Васко упал на окровавленную тушу коня и, казалось, слился с ним.
Исмена все видела, я почувствовала, как у нее подогнулись колени, и мы мгновенно пали ниц перед славой воплощения смерти.
Нежными прикосновениями, осторожно Гемон поднял нас, потом бросился к Креонту. В тишине, нарушаемой глухими рыданиями толпы, разнесся его голос: Гемон просил не разделять в смерти царя и тех, кто любил его и так преданно служил ему. Величие происшедшего захватило Креонта, он встал и дал согласие, спустив в знак этого скипетр. Гемон с жрецами возложил на поленья тело Васко, над ним и Светом лежали останки Этеокла. Гемон поднял факел, поджег поленья — сначала с востока, потом — с запада. Движения Гемона были столь же величественны, как и происходящее. Вчера еще в этот час, — думала я, — Полиник, Этеокл, Васко и Свет были живы.
Гемоновы факелы пророчили смерть. Исмена тоже поняла это, я почувствовала, что она вот-вот упадет, но она — дочь царицы Иокасты, она выпрямила спину, подняла голову и неотрывным взглядом впилась в огонь, пожирающий нашу судьбу. Лицо ее, нежное и пламенеющее, никогда еще не казалось мне таким прекрасным.
Огонь рвался вверх с ужасающим ревом, еще немного — и он достигнет тела Света, потом низведет в пепел останки Васко и Этеокла.
Гемон обернулся; силы покидали нас, он понял это и кивнул — знак этот суров и означал: «А вам, сестры, не подобает видеть то, что последует далее».
Я приняла это повеление, Исмена — тоже и подозвала ожидавших нас женщин. Мы хотели бы остаться вдвоем, но измученная Исмена потеряла сознание — я была не в силах помочь ей, женщины подхватили сестру, и мы оказались отделены друг от друга. Когда мы покидали площадь, где проходила траурная церемония, в ноздри мои ударил запах паленого мяса. Обычно так пахнет еда, и во мне проснулся аппетит. Я вспомнила забитых для пира лошадей, то пиршество, из-за которого кочевники пошли на приступ, а мы одержали над ними эту страшную победу.
Для Исмены подали носилки, и улыбчивые унесли ее. Другие женщины, настроенные совсем по-матерински и, конечно, более опасные, увлекли меня от сестры в сторону. Я хотела было броситься за Исменой, но горе и отчаяние отняли у меня силы. Я пустилась в слезливые возражения, и стражницы начали успокаивать меня с недопустимой нежностью. В звучании их слов и в увещеваниях мне все время слышалось только одно слово — «царь». Какой царь? Тот, кого они боятся. И, пока они подталкивали меня, тащили по бесконечному коридору, меня тоже обуял страх.
