— Если ты злишься, Исмена — значит, хочешь что-то сказать.

— Да, хочу. Ты отвоевала у всех Гемона. Мне это все равно. Да и Этеоклу не до вашей все возрастающей близости.

— Тогда кому это не все равно? — спросил К.

— Креонту. Он хочет, чтобы Гемон стал в один прекрасный день царем, но и подумать не может, чтобы Антигона была царицей.

— Я никогда не стану царицей, ни в Фивах, — нигде.

— Если ты, Антигона, откажешься от царства, Гемон тоже от него откажется. Поэтому-то ты и рассоришь его с Креонтом. И тут же ты окажешься в огромной опасности — ты, твоя сестричка и К. тоже.

— А Этеокл, Исмена? У Креонта не вся власть.

— Помнишь, что сказал Эдип Полинику в Колоне? «Когда вы убьете друг друга, кто будет царем? Креонт. Думаешь, Антигона сможет вынести его тиранию?» Естественно, об Исмене ни слова, она-то может все вынести.

Ответить Исмене я не могла: в ее словах слишком много правды и невозможный груз будущего.

— Ты, кажется, еще на что-то надеешься, Антигона, — не могла успокоиться Исмена. — Но на что можно надеяться при этом безумном упрямстве близнецов?

— Не знаю, сестра. Когда я шла по дороге, я не знала, куда иду, я просто следовала за Эдипом, он занимал собой все прошлое и поглощал будущее. Оставалось лишь настоящее, в нем-то я и жила. Жить в настоящем можно, но строить планы нет времени.

Исмена неожиданно растрогалась: ей стало понятно, какова была наша долгая дорога нищебродства и годы неуверенности. Она открыла мне объятия, мы привлекли к себе К. — и сомкнулось кольцо чувств и объединявших нас воспоминаний. Необъяснимая радость охватила нас, и мы долго наслаждались ею, бесцельною, но счастливою. Исмена прервала это сладостное переживание именно тогда, когда это было надо, и так, как умела только она:

— Однако я сильно проголодалась, — воскликнула она, — быстро есть!

Мы вместе приготовили еду и весело поели в саду. Как только я собралась все убрать, К. запел, и его восхитительный голос неожиданно взлетел к небу.

Слушая его, не знаешь, поет ли это ребенок, молоденькая девушка или мужчина, который извлекает звуки не из своих голосовых связок, а из самых корней древа любви. Однако я знаю этот неизвестный голос, я знаю его изначально; слушая, как он звучит, я чувствую, что меня поняли, и это тот единственный голос, который понятен мне самой. При этих невероятно высоких звуках дух мой проходит в недоступные врата. Я опустилась на нагретую солнцем землю, и Исмена — рядом со мной. Руки наши встретились, и счастье оттого, что мы рядом, что мы храним друг друга, заполнило наши существа, а голос К. приносил нам избыток этого счастья. Звуки эти проникали через прикрытые веки, и по завороженным путям слуха спускались к сердцу, пылкое биение которого все учащалось. Легкие наши полностью открылись памяти Эдипа и его отсутствию, всем тем, кто умер, и тем, кто еще лишь готовился родиться под вспыхнувшими огнем небесами. Под конец голос К. сорвался, задрожал и потонул в приступе кашля. Беспокойство охватило меня: мне бы успокоить К., но я, как Исмена, все еще пребывала в том блаженном состоянии, в которое погрузило нас его пение. Я обернулась: как прекрасна моя сестра, на ней, кажется, еще лежал отблеск славы, звучавший в голосе К. и всегда пребывающий в небесах.

— Ты вся сверкаешь, — проговорила я.

— Ты тоже, — ответила Исмена, — это музыка проникла в нас.

К. кашлял, сидя на земле, у самых корней вишневого дерева. Он был бледен и измучен. Мы помогли ему встать на ноги и отвели в дом.

— Ты был неосторожен, — упрекнула его Исмена. — Ты дал нам счастье, но пел слишком долго.

В перерывах между приступами кашля на губах у К. появилась слабая, но счастливая улыбка.

— Разве можно остановить мгновение счастья, — прошептал он, — разве можно его измерить?

Город полнился слухами. Полиник с союзниками выступил, он идет к Фивам, и армия отправляется ему навстречу. Гемон и я заканчивали приводить в порядок сад.

— Меня не будет несколько дней, — объявил он мне наконец. — Надеюсь, скоро вернусь.

Я знала, что он отправляется в поход вместе с Этеоклом и расспрашивать его не надо. После ухода Гемона К. предложил мне посмотреть с одной из сторожевых башен, как выходят из Фив Этеокловы когорты.

Первые проблески утра принесли с собой грохот приближавшегося войска. Фаланги двигались во всем блеске фиванского оружия. Между двумя фалангами — десять вооруженных девушек, которых окружавшие их мужчины поклялись защищать, пока живы, до самой смерти. Латы на них облегченные, но девушки обучены владеть оружием так же, как мужчины, и столь же ловки; до гибели Иокасты я мечтала стать одной из них. Гемон шел во главе второй фаланги. Это — гвардия, и, несмотря на ужас, который охватывал меня перед этой войной, им, крепким, как молодое дерево, я гордилась. Сердце у меня сжималось — это прощание разрывало мою душу, но мужские шаги, эхом отдававшиеся между домами, приводили меня в необъяснимое смятение: все эти мужчины вместе создавали единое, действующее в едином ритме тело, и железо звенело так дерзко.

За пешим строем двигалась Этеоклова конница, сам он — в центре, бесстрастный и всюду поспевающий взглядом. За конницей — пращники и длинная череда колесниц. Мне бы никогда и не представить подобное развертывание сил, никогда я не видела столько вооруженных мужчин.

— И все это против Полиника? — спросила я в ужасе, обернувшись к Исмене и к К.

— Против Этеокла столько же, — ответил К., и Исмена согласно кивнула.

И тут мне стало ясно, что оба наши брата и Гемон идут не просто сражаться друг с другом, они хотят погибнуть от рук друг друга. Мысль, что их прекраснейшие тела, которые я ласкала, будут отданы на милость битвы, что обоих может ранить, что движущийся этот поток может раздавить их, что над ними возьмет власть буйная мощь железа, причиняли мне страдание. Я, кажется, возненавидела всех этих самцов, чьи мысли и тела в безумии своем устремлены к убийству. Но из-за тайного противоречия мне хотелось бы быть там, с ними. Да, реши только мои братья примириться, я, непонятная Антигона, была бы горда взять оружие и вместе с ними в самом сердце священных крепостных укреплений защищать в железной фиванской стене мой город… да, мне бы хотелось этого.

Через несколько дней ко мне пришел один богатый торговец сделать заказ на скульптурные барельефы. Он привез с собой мраморные плиты, деньги и попросил исполнить статую Зевса. Бог виделся ему молодым, грозным, мечущим громы и молнии.

— Как же быть, — не подумав, произнесла я, — чтобы создать представление о Зевсе нужно по крайней мере вырубить из мрамора гору?..

Вопрос мой насмешил торговца, которому дела нет до Зевса, — скульптура должна быть просто такой, чтобы ее купили. Но тут он вспомнил, что я Этеоклова сестра, и пожалел, что засмеялся, мне тоже стало неловко, что я высказалась столь необдуманно. На помощь пришел К.:

— Попроси ее лучше сделать обрамление для дворцовых дверей с фигурками детей и цветами. У тебя его сразу же купят.

Торговец согласился: он был счастлив, что сделал заказ сестре царя.

Дни шли за днями, из войска не было вестей, время казалось нескончаемым, потому что у меня не хватало мужества работать в саду одной и никак не удавалось начать заказ. Лето тяготило меня, это раскаленное фиванское лето, которое губительно для дыхания К., когда он начинает кашлять. Высоченные городские укрепления заточили лето в свою темницу, стены которой были цвета львиной шкуры, а в середине дня в воздух поднимался смрад из подвалов и отхожих мест. К счастью, К. стал пускать играть в сад соседских детей; я устроилась под высокой вишней и начала лепить их — лица, движения. Тогда-то Исменин посланец и сообщил, что Креонт хочет меня видеть, но прежде я должна встретиться во дворце с сестрой. Когда я нашла ее там, Исмена еле владела собой от волнения.