У Полиника была рана на левой руке, но ничего сломано не было: он сильно ударился головой при падении и потерял сознание, но теперь постепенно приходил в себя. Я дала ему пить, Исмена влила в рот немного вина, мы перевязали брату руку, и я наложила бальзам на рану на голове.

Тем временем Этеоклу и Васко шли послания от разных ворот, и они в ответ посылали свои распоряжения. Мы одерживали победу всюду, кроме ворот Афины, где Гемона теснили враги. На подмогу ему Этеокл отправил Васко со всеми резервными отрядами.

Полиник дышал уже лучше; я приготовила питье, которое Диотимия дает тяжелораненым, — Исмена напоила его. Этеокл не сводил с нас взгляда, и, когда увидел, что к Полинику возвращается жизнь, лицо его осветилось такой нежностью, какой я никогда у него и не видела.

— Он приходит в себя, — сказала Исмена.

Полиник открыл глаза.

— Сестры, — проговорил он, будто вокруг него не было ни криков умирающих, ни лошадиного ржания, доносившегося из рва, из пропасти затерянного города. Взгляд его остановился на Исмене, он улыбнулся, потом увидел меня, все еще залитую чужой кровью. — И ты, сестричка… — прошептал он, — как всегда, там, где тебе быть не надо…

«Помогите мне встать», — прочли мы в его взгляде. Мы поддержали брата, усадили на землю. Полиник уставился в Этеокла, который, так и не смыв с себя кровь Мрака, отдавал распоряжения.

— Я пленник? — в изумлении спросил Полиник.

Исмена бросилась к Этеоклу.

— Ты пленник? Да что ты! Ты свободен! — возразил он и шагнул к нам.

Полиник молчал, взгляд его блуждал: перед ним был ров, заполненный погибшими лошадьми, трупы кочевников, громада Мрака с расколотым черепом.

— И его — тоже, его, которого ты подарил мне… Кто был тобой, нами. Лучше нас… Ты… ты убил его ради своей краденой короны…

На шлеме Этеокла действительно — крошечная корона, он сорвал ее, швырнул на землю.

— Я был уверен, что ты будешь у ворот Дирке, что мы сможем сразиться, имея одинаковое оружие… ты не пришел.

Взгляд Полиника остановился на застывшем трупе Мрака — невозможно поверить в поражение, — он обернулся и молча вперился в Этеокла. Тот начал отступать, стыд окрасил самое основание того, что крепчайшим образом связывало его с братом, как будто он предал то, что соединило их в Иокастином чреве. И я, которую они втянули в свой союз, тоже начала испытывать этот стыд. Я переживала его вместе с ними и ничего не могла поделать: мне не спасти Этеокла от презрения брата.

С нашей помощью Полиник выпрямился и, твердо встав на ноги, потребовал панцирь. Этеокл принес панцирь и надел на Полиника.

От Исмены Полиник потребовал шлем и вина, от меня — питье Диотимии, которое проглотил залпом. Мы исполнили, что он приказал: пусть город переживает радость его поражения, пусть еще звучат отголоски захлебнувшихся атак, Полиник — по-прежнему царь.

Силы вернулись к нему, но не полностью, однако нам троим уже стало ясно, чего он хочет.

— Полиник, подожди, пока не выздоровеешь, — не смолчала я.

Он не ответил, но что-то, мучительно напоминающее его некогда громогласный хохот, на мгновение исказило лицо. Его неотступный взгляд вынудил облачиться в панцирь и Этеокла.

С крепостных стен и от ворот стекались посланцы. Этеокл кратко отвечал им, отсылая назад, но Полиник из этих разговоров понял, насколько сокрушительна победа брата и его, Полиника, поражение. Никогда он не был так красив — спокойствие, непроницаемость его совершенно белого лица оттенялись повязкой. Воины Этеокла закончили убийственную работу во рву и в западне, поглотившей конницу, изумленно и молча застыли они теперь вокруг нас, образовав широкий круг.

— Нужно остановить их, они обезумели, — прошептала я, схватив Исмену за руку.

— Невозможно! Это их дело, только их, — и она сжала мою руку в своей.

Исмена права, и мне это известно.

— Не соглашайся: это убийство.

— Ты же знаешь, Антигона, здесь приказываю не я, — Этеокл не сводил с Полиника глаз.

— К чему это отвратительное предательство? — Полиник шагнул к молча отступающему перед ним брату. — К чему, скажи! — Полиник наступал на Этеокла, и с каждым его шагом брат делал шаг назад. Но вдруг Этеокл остановился:

— Вы были сильнее, нужно было спасать Фивы, — он снова обрел спокойствие.

— Но я тоже Фивы, как и ты, — возмутился Полиник.

— Фивы — это наша с тобой общая мать, — лицо Этеокла ожесточилось: — Твои варвары разрушили бы их.

— Именно поэтому я встал во главе их. Чтобы я… позволил разрушить Фивы!

Полиник снова шагнул к Этеоклу, но тот не шелохнулся, и они оказались друг перед другом.

— Надень мне шлем. Идем!

Этеокл надел на Полиника шлем с красным султаном. Повязка на голове Полиника больше не видна, и этот солнечный воитель, наш брат, предстал перед нами непривычно бледным. Этеокл тоже надел свой шлем с черным султаном, его посеребренный панцирь сиял, а из освобожденного города среди победных кликов слышалось его имя.

Этеокл протянул Полинику его оружие, взял свое и беззвучно спросил: «Где?»

Полиник взмахом руки указал на площадку над воротами: «Там!»

Братья подошли к лестнице, не говоря ни слова отодвинули с дороги испуганных воинов, и от этого взрывы радости в городе зазвучали еще сильнее.

Исмена пыталась не пустить меня, удержать, но я вырвалась и бросилась за ними вверх по гигантским ступеням. Я обогнала их, загородила дорогу, стоя на третьей ступени, я умоляла их остановиться.

Они не услышали меня, а, так как я стояла у них на пути, оттолкнули меня, схватив каждый со своей стороны за руку, и я покатилась вниз по ступенькам. Мимо меня гремели по лестнице их железные шаги. Грязная, с ободранными руками, я оказалась в объятиях Исмены и еще двух женщин. В ушах у меня продолжали греметь шаги моих братьев, и там будут они греметь всегда. Я хотела кричать, что-то делать, но Исмена жестко заткнула мне рот рукой и заставила успокоиться. Мы снова ступили на лестницу.

— Это их дело, — повторяла Исмена, поднимаясь, — только их. Они убьют тебя, если ты еще раз помешаешь им.

Она права: конечно, нужно, как Эдип, прекратить желать, но я все еще надеюсь. Конечно, так надо, но теперь я не Эдипова дочь, теперь я на другой дороге, на той, где правит мною неповиновение, неотвратимое, оно визжит во мне, мне больно.

Вот мои братья встали напротив друг друга, готовясь к неравной, непереносимой схватке. Снова подняли они руки в том великолепном приветствии, которому научил их Эдип, — так они начинали свои бои в отрочестве и юности. Но стоит лишь начаться бою, как становится ясно, что, несмотря на все наши заботы и питье Диотимии, Полиник, ослабленный ранами, потерял удивительную быстроту реакции, что давало ему превосходство. Этеокл не хотел ни ранить его, ни тем более убивать, но Полинику непереносима мысль, что брат может пощадить его. Этеокл же попытался своими великолепными ударами лишить Полиника сил и заставить прекратить сражение. На беду один из этих ударов, которые раньше Полиник так легко отбивал, попал по раненой руке. Полиник вскрикнул от боли, щит выпал у него из рук; почти безоружный, оказался он перед Этеоклом, который тоже опустил оружие. Полиник повернулся к нему спиной и бросился к лестнице — как можно в это поверить? Такое даже подумать невозможно: Полиник не может бежать.

Мы кинулись к нему, раскрыли объятия, мы будем плакать вместе с ним над преходящей славой героев. Застыв от изумления, Этеокл после бегства Полиника опустил оружие, бросил его, как брат, на землю. Полиник же, добежав до лестницы, перед которой стояли мы, повернулся к нам спиной — ему нужно было место для прыжка. Крик разорвал воздух: Полиник ринулся к Этеоклу, схватил его в свои объятья, и они вместе исчезли в бездне за площадкой. Мгновение никто ничего не мог понять, затем раздался нескончаемый двойной вопль отчаяния и глухой удар двух тел о землю.

ПОТОМ перестало существовать, но Исмена тут же пришла в себя и потянула меня за собой вниз, к воротам. Начальник стражи был там, все его люди были предупреждены. Воздух ушел из наших легких, но Исмене удалось выговорить с завидным достоинством: