1957 Шестнадцать лет тому назад В земле по грудь под Ленинградом Шестнадцать лет тому назад Под пулей, бомбой и снарядом Стоял у Лигова солдат. По вражьим выкладкам бесспорным Он трижды был в тот день убит, И уцелевшим танкам в город Был с ходу путь прямой открыт. С крестом на башне, с пушкой в душу Пошел, как будто на парад, До моря потрясая сушу, Немецкий танк на Ленинград. А самых храбрых нету рядом: Они еще с утра легли… Солдат окинул долгим взглядом Огонь небес в дыму земли. Резерв последний полководца, Один из роты, рядовой — Как в гимне партии поется: «Ни бог, ни царь и ни герой», — Он встал на бруствере траншеи, Зажав гранату в кулаке, О молодости не жалея, В разбитом дачном городке. Ударил столб огня под траки, И захлебнулся на камнях Вал бронированной атаки От Ленинграда в трех шагах. Примолк железный гул орудий… Пилоткой пот отер солдат… А мир считал: случилось чудо Шестнадцать лет тому назад. И кто он был — никто не знает, Не заявил он сам о том, Но только в сорок пятом в мае О нем гремел победы гром. И слава ходит по Союзу, И подвиг этот не забыт, А сам солдат пока не узнан, Никем в народе не открыт. Он жив, он с нами рядом, вот он! И он сейчас наверняка В трамвае ездит на работу, Пьет в праздник пиво у ларька. 1957
Вечер стихов в колхозе В колхоз далекий в пору сенокоса Приехал я, чтобы стихи читать, А после отвечать на все вопросы, Какие станут люди задавать. Здесь никогда поэтов не бывало, Но мной в сельпо, между сапог и вил, В строю брошюрок, желтых, залежалых, Твардовский все же обнаружен был. Вещала всем с дверей сельпо афишка О том, что я писатель ССР. И в клуб пришли девчонки и мальчишки, Учительница, фельдшер, инженер. Но я был рад. Колхоз встает с рассветом, Лишь три часа за сутки спит колхоз, Ему не до артистов и поэтов, — Бушует по округе сенокос. Чтó мог бы я прочесть ему такое, Достойное не просто трудодня, А солнца в сенокос, росы и зноя, — Нет, не было такого у меня. И среди белых полевых букетов Над кумачовым заревом стола Я призывал на помощь всех поэтов, Которых мать Россия родила. А в зале льны цвели, цвели ромашки На длинных лавках, выстроенных в ряд, И тишина, ни шороха, ни кашля, Лишь было слышно — комары звенят. За окнами домой проплыло стадо, Закат погас, и смолкли петухи. Три женщины вошли и сели рядом В платочках новых, праздничных, тихи. На темных лицах, как на негативах, Белели брови, выгорев дотла, Но каждая из них, видать, красива Когда-то в девках, в юности была. Они отдали всё без сожаленья Полям и детям, помня о мужьях, — Мне пусты показались сочинения, Расхваленные критикой в статьях. И я прочел для этих трех солдаток, Примерно лет моих, немолодых, То, что на фронте написал когда-то Не как стихи, а про друзей своих… 1959 «Смеялась женщина, смеялась…» Смеялась женщина, смеялась, Как будто яблоки роняла, Как будто тень и свет сменялись, И людям все казалось мало. Ей ветер обнажал колени, Она подол рукою била И хохотала в упоеньи Так, как она всегда любила. И все вокруг переменилось, Все стало праздничней и ярче, Все сдвинулось, переместилось И стало вдруг свежей и жарче. А было лишь такая малость — Катилось, звоном озаряло, Смеялась женщина, смеялась, Как будто яблоки роняла. 1959 «Кто же первый сказал мне на свете о ней?..» Кто же первый сказал мне на свете о ней? Я никак не припомню сейчас. Может, первый назвал ее имя ручей, Прозвенел по весне и погас. Мог сказать бы отец, но я рос без отца. В школе мать говорила, обучая детей. Я не слышал, я ждал лишь уроков конца, — Дома не с кем меня оставлять было ей. А вокруг только небо, леса и поля, Пела птица-синица, гуляли дожди, Колокольчик катился, дышала земля, И звенел ручеек у нее на груди. Может, птица-синица, береза в лесах, Колокольчик с дороги, калитка в саду, В небе радуга, дождь, заплутавший в овсах, Пароход, прицепивший на мачту звезду, Рассказали, как это бывает, о ней, Но тогда я, пожалуй, был робок и мал И не знал языка ни синиц, ни дождей… Я не помню, кто мне о России сказал. |
