Но сейчас мне это не нужно. Да я этого и не хочу. Это игра юных. Всего лишь игра. Она может быть очаровательной, даже вероломной. Но в нее играют молодые.

В то время, когда вы писали «Страх и отвращение в Лас-Вегасе», вы думали, что в 60-е годы все шло не так, как надо, что это была эпоха ошибок.

– Ну, истина в том, что был штат Кент, был Чикаго, был Алтамонт. Шестидесятые имели отношение к Движению за свободу слова задолго до того, как за нее взялись дети цветов. Я был скорее частью этого Движения, чем Кислотного клуба. Но все равно было понятно, что что-то происходит. Вы, должно быть, помните, что наркотики были легальны. Кизи[256] стоял во главе психоделического движения. Совсем иное дело – Беркли. И иное – музыка. Существовал Matrix[257], Ральф Глисон и все такое.

Лучшие годы моей жизни пришлись на шестидесятые, и я кляну их на чем свет стоит, потому что скучаю по ним. Но коль скоро мы действительно говорим об этом периоде и коль скоро мне действительно надо вспомнить о происходившем тогда, то я вспоминаю его как ужасающий период.

– Но мы и правда жили с иллюзией силы – с иллюзией, что заняты делом. Это нас до статочно раскрепощало. Мы изгнали одного президента из Белого дома.

В своей книге вы рисуете сугубо негативную картину воздействия наркотиков. Главное, что употребление наркотиков не приносит людям счастья, напротив. Имеется большой материал, где вы пишете, что Нэнси Рейган, возможно, употребляла наркотики – «Ребята, вот что случится».

– Плохо это или нет, но реальность такова: ты начинаешь баловаться наркотиками – счет перестает быть в твою пользу, будь ты хоть в окружении запаха роз, хоть президентом США. Я как-то раз описал разницу между тем, что думаю я, и, скажем, что считает Лири[258] – знаете ли, что наркотики – это священнодействие и служат они только, знаете ли, для храма наркотиков. Я, скорее, выступаю за демократизацию наркотиков. Используйте ваш шанс, понимаете. Никогда не чувствовал, что мое дело – выступать за что-то, разве что среди очень близких друзей.

Как вы думаете, представляют ли наркотики какой-то интерес в плане создания произведений искусства?

– Да, это очень интересно. Но мне понадобились почти два года работы, чтобы осмыслить мой эксперимент с наркотиками и изложить его на бумаге.

И чтобы это не звучало, как сценарий фильма «Трип» с Питером Фондой.

– Чтобы потом описать все верно, надо запоминать материал, одновременно проживая его. Знаете, героин вызывает головокружение и нарушает зрение и работу органов чувств. Вспомнить и осмыслить все было, пожалуй, труднее всего. Никогда такого не испытывал.

Шутить легко. А вот действительно изложить все это на бумаге, быть честным…

– Ну, «Вегас» как раз об этом. В нем говорится об измененном восприятии персонажей. Для меня самая суть книги заключается в том, как они отвечают на вопросы друг друга. Как в фильме про «Трех помощников» – там персонажи плавали в лодке по озеру, а в ней оказалась течь. И лодка стала наполняться водой. Тогда они решили пробить дыру в дне лодки, чтобы спустить воду. Вот это и есть логика наркомана.

Как вы об этом пишете?

– Ну, знаете, я писал об этом в процессе. Сначала писал от руки, в блокнотах. И в страхе. Оскар бросил меня там с фунтом марихуаны, заряженным «магнумом-357» и с несколькими пулями в своем портфеле.

И без денег.

– Я не мог оплатить счет. И я испугался. И улучил момент, чтобы уйти из отеля через казино.

А до этого я постепенно, знаете, перетащил барахло в машину, мелкими порциями, туда-сюда. Но там был один большой металлический «Халлибуртон»[259], который трудно было вынести незаметно. Я пытался выбрать удобное время, чтобы уехать. Помню, в 4:30 утра шла игра в покер – только покер и больше ничего. Я просто шел через казино, небрежно неся этот громоздкий «Халлибуртон». Мне было страшно. Страшно уезжать, знаете ли, в красной машине, по единственной дороге в Лос-Анджелес. Я все время пребывал в страхе. В общем, было довольно скверно. И знаете, я не оплатил счет в отеле Лас-Вегаса и потом попытался уехать в Лос-Анджелес на красной машине.

Не вполне разумно.

– Не самый лучший способ поведения – украденный револьвер, фунт марихуаны. На окраине Лас-Вегаса висела большая дорожная вывеска: ВНИМАНИЕ, ДВАДЦАТЬ ЛЕТ – ЗА МАРИХУАНУ.

Для меня кульминацией паранойи была огромная, страшная змея за окном отеля. Оскар хочет застрелить ее. Но вы говорите: «Не сейчас. Хочу изучить ее повадки».

– Мы подначивали друг друга. Раздается стук в дверь, и кто-то из нас говорит: «Ну, должно быть, менеджер готов снести нам головы». А другой в ответ предлагает взять нож, взломать дверь и перерезать (парню) горло.

Но можно ли продуктивно работать на наркотиках? То есть известно, что наркотики определенно дают вам иные точки зрения, позволяют смотреть на мир через «мушиный глаз» и так далее.

– Если бы не наркотики, мы бы не поехали в Лас-Вегас. Ну, мы пережили бы что-то совершенно иное. Логикой всего была логика наркомана, и это была верная мысль. Но наркотики становятся проблемой, когда наступает время писать, при этом разве что настроение не меняется.

Что вы советуете людям, которые говорят, что хотят стать писателями?

– О, боже, это непросто. По-моему, то, что мне пришло в голову в первую очередь, как своего рода механизм самозащиты, – это перепечатывание других писателей. Перепечатать страницу Хемингуэя или страницу Фолкнера. Три страницы. Таким образом я страшно много узнал о ритме. Я мыслил работу писателя как музыку. И я мыслю свою работу в основном как музыку. Поэтому мне нравится, когда другие читают мои произведения вслух. Мне нравится слышать, что из них извлекают. Это говорит мне об их восприятии. Мне нравится, когда их читают женщины. Если музыка передана точно, то это слышит едва ли не каждый. Возможно, поэтому их любят читать дети.

При этом вы узнаете, слышит ли их ваш читатель так, как вы задумали.

– Мне нравится слышать, что они понимают. Парень, только понимая, можно читать в том же ритме. Без музыки все превратилось бы в кашу.

Вам в детстве читали вслух?

– Да, мама. У нас в семье все любили истории – басни, сказки на ночь. В доме было полно книг.

По всем стенам в доме стояли стеллажи. Как здесь. (Показывает на стеллажи.) Библиотека для меня служила убежищем, как сегодня, возможно, притон для какого-нибудь бандита. Знаете, читательский билет был пропуском в путешествие. Я читал все самые захватывающие книги. Мама была библиотекарем в Публичной библиотеке Луисвилла[260].

Мама Джона Апдайка говорила ему, что вся серия книг о Кролике выражает представление студента-отличника о том, что такое жизнь школьника-спортсмена в старших классах…

– Ого. Его мама как бы сказала: «Я всегда знала, что есть что-то, из-за чего ты меня разочаровываешь». Представьте себе, через какие мучения пришлось пройти моей маме.

Какие чувства вызывали в ней ваши сочинения?

– На протяжении десяти лет тот факт, что я был писателем, мало что значил в сравнении с тем, что меня считали в первую очередь преступником, который сел на поезд, идущий прямо в ад. Надо было, чтобы мама стала работать на Четвертой улице, за главной кафедрой библиотеки, и надо было, чтобы пришли читатели и спросили мою книгу, – только тогда она убедилась, что у меня есть занятие.

Какую книгу вы впервые прочли от корки до корки?