Многих людей, с которыми вы прожили часть вашей жизни в составе группы The Rolling Stones, уже нет в живых. Кого вам особенно недостает?

– Кончина Иэна Стюарта была тяжелым ударом. Я ждал его в отеле в Лондоне. Он собирался сходить на прием к врачу, а потом ко мне зайти. В три утра позвонил Чарли: «Ты все еще ждешь Стю? Он не придет, Кит». Стю был как отец. Он всех нас объединял. У него было большое сердце. Когда другие люди становились жадными и завистливыми, он мог быть выше этого. Он многому научил меня, например тому, как набрать воздуха в легкие, прежде чем взяться за какое-либо дело. Заметьте, это не всегда срабатывало. Но я уловил суть.

Грэм Парсонс – я рассчитывал, что мы долгие годы будем работать вместе, потому что все выглядело многообещающе. Я не думал, что он ходит по краю пропасти. Я пошел в сортир, когда мы выступали в Инсбруке, Австрия. Отливаю, и тут входит Бобби Кис. Он говорит: «У меня для тебя плохая новость: Парсонс умер». Мы собирались провести ту ночь в Инсбруке. Я сказал – к черту. Взял напрокат машину, и мы с Бобби поехали в Мюнхен и стали ходить по клубам – пытались забыть об этом на день или два.

Вы думаете о собственной смерти?

– Пусть другие об этом думают. Некоторые этим годами занимаются. Вероятно, они – эксперты. Э, я был там: белый свет в конце туннеля и все такое – три или четыре раза. Но когда смерть отступает и ты возвращаешься – вот это шок!

Бытует шутка, что, несмотря на все запои и наркотики, которые вы употребляли, вы переживете тараканов и ядерный холокост. Вы всех переживете…

– Очень смешно, но я эту долю давно выбрал. Потому что меня не раз хоронили, а я продолжал жить. Поэтому я держу нос по ветру. Поверьте, я еще напишу эпитафии для всех вас.

Но я этим не бравирую. Никогда не пытался пережить других, просто чтобы потом в газетах написали, что я самый крепкий. Просто я такой. Единственное, что могу посоветовать, – познай самого себя.

Спустя сорок лет каждый вечер по два с половиной часа выступать на сцене – вот что значит смеяться последним…

– Возможно, в этом секрет. Хотите прожить долгую жизнь – вступайте в ряды The Rolling Stones.

Кто в вашей семье вас любил? Кто-нибудь из взрослых говорил вам что-то особенно приятное?

– Моя тетя Эдна, которая на самом деле моя двоюродная бабушка, и дядя Чарльз, мой двоюродный дедушка. Это было в Миссури. Они со стороны отца. Они обо мне очень заботились. Дядя Чарльз умер в 1992 или 1993 году, а тетя Эдна скончалась полгода назад. Ей было, кажется, восемьдесят шесть лет. Они были старые, но шалили вместе со мной; я проводил с ними уик-энды, они отвозили меня в школу, покупали вещи, разрешали смотреть телевизор и косить траву за пять долларов, водили на прогулки. С ними и моим дядей Ронни я чувствовал себя уверенно.

Они связывали вас с вашим отцом?

– Они говорили мне, что он был неплохой парень: «Не знаем, что говорила тебе мама, но он был хорошим парнем». Но отец много раз звонил, когда я бывал у них – возможно, я рисовал или смотрел телевизор, сидя на полу, – и ему ничего бы не стоило сказать: «Дайте ему трубку». Он мог бы поговорить со мной, рассказать о чем-нибудь. Потому что у меня не было никого в жизни, кого бы я мог назвать отцом. У мамы было много приятелей. Одних я не любил, другие были крутыми. Но они появлялись и исчезали. Отец моего младшего брата был, вероятно, ближе всего к моему представлению об отце. Он лет пять то появлялся, то исчезал. Он мог сыграть с нами в мяч, сводить нас в боулинг – сделать что-то, что все отцы делают.

В феврале прошлого года я видел, каким обходительным вы были, когда играли с Хэйли[303]. Многие разговаривают с малышами, но вы разговаривали с ней так, как будто она все понимает.

– Спасибо, что заметили. Мне просто хочется, чтобы Хэйли и моя нынешняя семья – дочь, племянница и младший брат – имели любовь и материальные блага – то, чего я был лишен. Но я должен быть с ними, а не просто покупать им вещи. Если я только заскочу на минутку и не побуду с моей дочкой и племянницей, то это равносильно тому, чтобы от них отказаться.

Они под вашей полной опекой?

– Племянница под моей полной опекой, а Хэйли я опекаю частично. То, что происходит в последние годы с моей бывшей женой[304], не секрет. Я не хочу ее оговаривать, но, когда она пустилась в бега от копов, у меня не было иного выбора, как занять ее место. Я всегда находился рядом с Хэйли, а моя племянница вошла в мою жизнь сразу же, как родилась. Она очень часто находилась рядом со мной и Ким, жила с нами всюду.

И ваш младший брат с вами живет.

– Я видел, как моего младшего брата «футболили» из одного детского дома в другой. Государство забрало его у родителей, когда ему было восемь или девять лет.

А вам сколько было?

– Двадцать три. Но когда его забрали, я всегда говорил, что возьму его, если буду в состоянии это сделать. Я пытался оформить полную опеку, когда мне исполнилось двадцать лет, но у меня не было средств. Я не мог его содержать. Я наблюдал за ним, когда он был в детском доме. Он был такой зажатый. То есть я всегда со слезами шел проведать его в детском доме. В тот день, когда его забирали, только мне разрешили его повидать. Пришли и забрали его из школы. Он не понимал, что за чертовщина происходит. В его жизни случилось то же самое, что и в моей. У меня была работа и машина, и мы с Ким переезжали из одного дома в другой, пытаясь платить за наем и сводить концы с концами. И тут родилась племянница Ким, а значит, и моя. Наблюдать, как ее переводят из одного дома в другой, было равносильно тому, чтобы наблюдать цикл превращения в трудного ребенка: «Старик, если я смогу, то прекращу все это дерьмо». И я смог это сделать.

Итак, вы не полностью опекаете Хейли, но она живет с вами и проводит почти все время не с Ким, а с вами.

– Не знаю, надо ли и можно ли сказать больше того, что известно. В прошлом году Ким то сажали в тюрьму, то выпускали, была она и под домашним арестом, дошла до точки и на какое-то время сбежала от копов. Попытка объяснить это моей племяннице и дочери была для меня, пожалуй, самым трудным делом. Никогда нельзя допускать, чтобы ребенок чувствовал себя виноватым за происходящее. Надо просто сказать ему: «У мамы проблема, мама больна, и это не потому, что она тебя не любит. Она тебя любит, но сейчас она больна, и пока она не выздоровеет, с тобой будет папа. И вот я здесь».

На пластинке Encore две песни о Ким. В песне «Puke» вы говорите, что так ее ненавидите, что вас от нее тошнит. Потом из «Crazy in Love» становится понятно следующее: «Я ненавижу тебя, но жить без тебя не могу».

– Это отношение любви-ненависти, и оно всегда будет таким. Мы говорим о женщине, которая стала частью моей жизни с незапамятных времен. Когда мы встретились, ей было тринадцать лет, мне – пятнадцать.

При каких обстоятельствах вы ее впервые увидели?

– Я увидел ее в тот день, когда она вернулась из интерната. Я был в гостях у друга, а его сестра с ней дружила, но некоторое время они не виделись, потому что Ким была в интернате. А я стою на столе без рубашки, на их кофейном столе, в кепке Kangol, пародируя рэпера LL Cool J. И я обернулся и увидел ее в дверях. Ее подруга дает ей сигарету. Ей тринадцать лет, она выше меня и выглядит не такой уж юной. Ей вполне можно было дать лет шестнадцать-семнадцать. Я сказал сестре моего друга: «Йо, кто это? Похоже, бедовая». И началась наша сага.

Вы глубоко раскрыли свои чувства к президенту Бушу и Ираку в композиции «Mosh». Вы считаете, что война в Ираке была ошибкой?

– Буша представили как героя, а он отправил наших ребят в Ирак погибать там безо всякой на то причины. Я еще не услышал внятного объяснения. Объясните нам, почему наши войска должны там погибать.