Под конец стало ясно, что мы очень долго были замкнуты на себе и не понимали, что в музыке происходят изменения. Появлялись и развивались новые группы, а мы повторяли самих себя, держались за легенду, отстав уже на год или два.
По-настоящему Cream не была группой. Мы редко играли ансамблем; мы, три виртуоза, вели каждый сольную партию.
Должно быть, к концу группы Cream вы вошли в наркотическую фазу. Некоторые из исполнителей имели такую… особенность.
– Да, мы принимали много «кислоты», принимали много доз в свободное время. И пару раз мы выступали, накачавшись «кислотой».
И по сей день многие полагают, что музыка Cream была абсолютным зенитом рока. Многое из того, что сейчас называют «тяжелым металлом», вышло из вашего репертуара, вслед за группой Led Zeppelin. Что вы можете сказать этим людям?
– Надо двигаться дальше.
Я знаю, что вы не найдете хороших слов для альбома «Blind Faith», но он не устаревает.
– Ну, у «Blind Faith»[152] не было направления, или же просто мы не говорили себе, куда мы движемся. Потому что казалось достаточным просто делать деньги, а это не хорошо; все определяли звукозаписывающая компания и менеджмент. Я чувствовал, что все происходит слишком поспешно для Стиви[153]. Он чувствовал себя некомфортно, а поскольку изначально это была моя идея, то и мне было некомфортно. Я стал искать иное направление, альтернативу, и обнаружил, что «Дилэни и Бонни и друзья»[154] были посланы свыше. После турне группы Blind Faith я некоторое время жил бок о бок с «Дилэни и Бонни…».
Мы познакомились однажды вечером в Нью-Йорке и отправились в клуб Стива Пола, который назывался Stage, и приняли «кислоту». Оттуда мы отправились навестить Мака Ребеннака[155] и не вылезали из его номера, а потом вернулись в наш отель, то ли в номер Дилэни, то ли в мой. И Дилэни заглянул мне в глаза и сказал, что у меня певческий дар и что, если я не буду петь, Бог его отнимет. Я сказал: «Нет, старик, я не умею петь». А он: «Нет, умеешь. Возьми эту ноту: ааааа…»
И вдруг произошло невозможное: я взял эту ноту и почувствовал, что если я достоин его уважения, то должен продолжать петь. В тот вечер мы стали говорить о том, что мне следует сделать сольный альбом в сопровождении бэнда.
Не возвращались ли вы вспять, когда начали исполнять фолк-блюзы для битников?
– Да, я начал петь в пабах, но голос мой был очень слабым. У меня до сих пор несильный голос, потому что диафрагма у меня – лучше не говорить. Еще я спел пару старых песен с группой The Yardbirds, вот и все. Почти все свое время я отдавал гитаре. Позор, потому что, возможно, было бы лучше, если бы мне удалось сбалансировать пение и игру на гитаре на более ранней стадии моей карьеры.
Ходят слухи, что Дилэни, будучи уроженцем Миссисипи, вступил в баптистскую секту, чтобы заставить вас снова запеть. Так что же случилось после турне группы Blind Faith? Вы начали работать над сольным альбомом?
– Нет, сначала мы совершили турне по Англии и Европе как группа Delaney, Bonnie & Friends with Eric Clapton. И, заставив меня петь, Дилэни попытался заставить меня сочинять. Мы много писали. И это было здорово. Он начинал, а когда я приступал к следующему куску, он говорил: «Смотри, на что ты способен». Некоторое время я думал, что ему нужно получить пятьдесят процентов от сочинения песни, но это меня и вдохновляло. К концу того турне я был готов записать альбом и чувствовал в себе большую уверенность.
Почему вы отправились в Майами, чтобы записать альбом «Layla»?
– Там работал Том Дауд. Я работал с ним, когда входил в состав Cream, и он всегда был для меня – и остается – идеальным оператором звукозаписи.
Да, он спроектировал все те замечательные ритм-н-блюзовые и соул-сессии звукозаписи в компании Atlantic и практически изобрел стерео.
– Верно. И он способен вести вас очень конструктивным путем. И вот мы приехали туда; было много наркотиков и алкоголя, и мы все время тусовались. Здорово было. Примерно через неделю джема я решил послушать The Allman Brothers Band, которые выступали неподалеку, потому что я слышал гитару Дуэйна Оллмэна на «Hey Jude» и был от него без ума. После концерта я пригласил его в студию, и он остался. Мы просто влюбились друг в друга, и это было моментом рождения нашего альбома.
Впервые я встретился с вами во время сессий в Criteria Recording Studios. Вокруг было полно наркотиков, особенно героина, и когда я пришел, все просто валялись на ковре в отключке. Потом вы встали в дверях в старой коричневой кожаной куртке, с зачесанными назад волосами, как кочегар, и похоже было, что вы не спали много дней. Вы просто оглядели этот разгром и сказали, не обращаясь ни к кому конкретно: «Все с палубы ушли, один остался мальчик». И вырубились.
– Да. Мы жили в отеле на берегу моря, и любой наркотик по желанию можно было получить в газетном киоске; девушка просто принимала заказы. Помню, как Ахмет[156] появился в какой-то момент, отвел меня в сторону и плакал, говоря, что он уже прошел через эту чертовщину с Рэем[157] и ему известно, чем это заканчивается, и не могу ли я остановиться. Я сказал: «Знаю, о чем ты говоришь, старик. Нет проблем» И конечно, он был глубоко прав.
Вопрос с наркотиками каждый должен для себя решить раз и навсегда.
– Когда я начал употреблять[158], Джордж[159] и Леон[160] спросили меня: «Что ты делаешь? Для чего?» И я сказал: «Хочу совершить путешествие сквозь мрак, один, чтобы узнать, как оно там. А потом выйти с другой стороны». Но мне нетрудно было сказать это, потому что у меня была сила – музыка, к которой я смог вернуться. Для тех, кто лишен этого, существует большая опасность; если вам не за что держаться, вы пропали. Бесполезно просто говорить: «Ну, этот человек хочет пройти через что-то – неважно что». Надо постараться остановить таких людей и заставить их одуматься.
Музыка, которую вы с Дуэйном записали для альбома «Layla», была поистине необычайной, такой, которая рождается раз в жизни. Вы отправились в турне после окончания записи?
– Не с Дуэйном, конечно, но The Dominos[161] мы делали большое турне по Америке. Мы достали много наркотиков в Майами – много наркотиков, – взяли их с собой. Потом я встретился с тем проповедником из Нью-Йорка, который был женат на одной девушке из группы The Ronettes, и он спросил, нельзя ли ему немного попутешествовать с нами. В духовном отношении меня привлекал этот человек, но он с ходу стал доставлять мне массу неудобств по части наркотиков. От этого я чувствовал себя очень плохо, и через неделю пути я сложил все, что у меня было, в пакет и спустил в туалет. Потом, конечно, я обратился к другим парням, пытаясь у них разжиться.
К концу турне группа уже очень сильно нагрузилась, принимая слишком много наркотиков. Потом мы вернулись в Англию, попытались записать второй альбом, и работа встала на полпути из-за паранойи и напряжения. И группа просто… растворилась. По сей день помню, как сидел дома, ощущая полную потерянность; я слышал, как Бобби Уитлок остановился на дороге перед домом и орал, чтобы я вышел. Он сидел в машине весь день, а я прятался. Вот тогда-то я подсел на героин. Около двух с половиной лет я почти не выходил из дому с моей девушкой, и хотя мы не сели на иглу, мы по уши завязли. Впрочем, все это время я включал кассетник и играл: чтобы держаться. В конце этого периода я узнал, что на играл целые ящики, как будто шла борьба за выживание.
