1946 Сергей Городецкий Горюшко Без призора ходит Горе От одной избы к другой, И стучит в окно к Федоре, Старой сватье дорогой: — Отвори, Федорушка, Отвори скорей! Это я тут, Горюшко, Плачу у дверей. — Нет с Федорой разговора, Ты мне, Горе, не родня! Хлеба горы, денег ворох Получила с трудодня. Горе шасть в другую хату, Где в окошках шум и свет, И стучится в двери к свату, Другу прежних, горьких лет: — Приюти, Егорушка, Сватьюшку свою! Это я тут, Горюшко, У дверей стою! У Егора с Горем ссора: — Уходи от хаты прочь! За колхозного шофера Выдаю я замуж дочь. Горе плачет, пот струится По костлявому лицу, И в окно оно стучится К многодетному отцу: — Отвори, Сидорушка, Пропусти в жилье! Ты ведь помнишь Горюшко Вечное свое! — В Красной Армии три сына. В школу отдал дочек трех. Тут седьмые октябрины! Не марай ты мой порог! — Что с народом приключилось? Не видало отродясь!..— Горе лужицей расплылось, Солнце высушило грязь. 1937
Николай Грибачев Своему сердцу Сердце мне сказало: я устало, Не кори меня и не суди, Вспомни, как нас в жизни помотало, Глянь, какие дали позади. Пусть тебя не соблазняют схватки, Не влекут бессонные дела — Знаешь сам, что нервы не в порядке, Что в крови убавилось тепла. Что хотел бы к тем, кто помоложе, Да не можешь дотянуться в ряд. Сдал, видать, отяжелел, похоже, В землю стал расти, как говорят… Сердце, ты напрасно разболталось, Хоть и нету дыма без огня; Подожди, повремени-ка малость, Помолчи и выслушай меня. Не святой глупец и не ханжа я, И какая б ни была она, Жизнь моя мне вовсе не чужая, А своя, и позарез нужна. Только как ты ни кричи об этом И в какой ни уличай вине, Не хочу тащиться за кюветом, От большой дороги в стороне. Не могу стоять затылком к бою, Перед новым делом быть в долгу, С ненавистью давней и любовью — Плачь не плачь — проститься не могу. На усталость жалобой моею, Выходом из строя хоть на миг Огорчить друзей моих не смею И врагов порадовать моих. Значит, бейся, сколько можешь биться, А когда почувствуешь беду, Не проси меня остановиться — Можешь разрываться на ходу!.. 1943–1955 Евгений Долматовский Дело о поджоге рейхстага Ты помнишь это дело о поджоге Рейхстага? Давний тридцать третий год… Огромный Геринг, как кабан двуногий, На прокурорской кафедре встает. Еще не взят историей к ответу, Он хочет доказать неправду свету: «Рейхстаг большевиками подожжен!» Но вот пред всеми — смуглый, чернобровый — Встал подсудимый. Чистый и суровый, Он в кандалах, но обвиняет — он! Он держит речь, неистовый болгарин. Его слова секут врагов, как жгут. А воздух так удушлив, так угарен — На площадях, должно быть, книги жгут. …В тот грозный год я только кончил школу. Вихрастые посланцы комсомола Вели метро под утренней Москвой. Мы никогда не видели рейхстага. Нас восхищала львиная отвага Болгарина с могучей головой. Прошло немало лет. А в сорок пятом Тем самым, только выросшим, ребятам Пришлось в далеких побывать местах. Пришлось ползти берлинским зоосадом… «Ударим зажигательным снарядом!» «Горит рейхстаг! Смотри, горит рейхстаг!» Прекрасный день — тридцатое апреля. Тяжелый дым валит из-за колонн. Теперь — не выдумка — на самом деле Рейхстаг большевиками подожжен! 1947 Николай Доризо Баллада о смеющемся мальчике Косы, заплетенные короною, Ни морщинки на высоком лбу… Принесли ей с фронта похоронную — Вдовью, безысходную судьбу. Ахнула, потом заголосила, Тяжело осела на кровать, Все его, убитого, просила Пожалеть детей, не умирать. Люди виновато подходили, Будто им в укор ее беда. Лишь один жилец во всей квартире Утром встал веселый, как всегда. Улыбнулся сын ее в кровати, Просто так, не зная отчего. И была до ужаса некстати Радость несмышленая его. То ли в окнах сладко пахла мята, То ли кот понравился ему, — Только он доверчиво и свято Улыбался горю своему… Летнее ромашковое утро. В доме плачет мать до немоты. Он смеялся, значит, это мудро, Это как на трауре цветы!.. И на фронте, средь ночей кромешных, Он таким вставал передо мной — Краснощекий, крохотный, безгрешный, Бог всесильной радости земной. Приходил он в тюрьмы без боязни На забавных ноженьках своих, Осенял улыбкой перед казнью Лица краснодонцев молодых. Он во всем: в частушке, в поговорке, В лихости народа моего. Насреддин и наш Василий Теркин — Ангелы-хранители его!.. |