1946 Александр Николаев Моя рука Я слышал одного юнца, что, не придав словам значенья, сказал для красного словца: — Я б руку дал на отсеченье! Послушай, друг! Когда война кончалась в Западной Европе, моя рука погребена была в засыпанном окопе. С тех пор прошло немало лет, давно зарубцевалась рана, но руку, ту, которой нет, я ощущаю непрестанно. То пробежит по ней огонь, то у запястья нерв забьется, то вдруг зачешется ладонь, а то в тугой кулак сожмется. Пусть на приветствие в ответ могу и левую подать я, сама рука, которой нет, рванется для рукопожатья. Не знаешь ты наверняка, что упадут, к примеру, спички, и сразу дернется рука, чтоб подхватить их по привычке. А это тоже не секрет, не доведись такое сроду, я по руке, которой нет, могу предсказывать погоду. Скажи, ты слышал, наконец, как малыши хохочут звонко, когда смеющийся отец подбрасывает вверх ребенка? …И я смотрю спокойно вдаль, постигнув гордых слов значенье. Смотря за что, а то не жаль и две руки на отсеченье! 1955
Лев Озеров Северная гравюра Ветвистый лось стоял на косогоре, Прислушиваясь к шелестам лесным. Тропа в кустах вилась, как узкий дым, И тучи шли, И ветер, с ними споря, Деревья пригибал к земле. И лось Стоял внимательный И думал: что стряслось? Он весь напрягся: Леса шелестенье Дразнило зверя чуткое терпенье. Но он стоял. И спорили с кустом Его рога. И в воздухе пустом Раздался гром, Пространством повторенный. Залепетали листьями кусты, И на мгновенье вековые кроны Явились, просияв, из темноты. А лось стоял, Раскинув гордо ноги. Он видел молний горные дороги, Он ждал, он видел небо над собой И всматривался, будто он впервые Глядел на мир, И забирал губой На свежих листьях капли дождевые. Мне часто вспоминался этот лось, Внимательный, стоял он на дороге. В нем так могуче и законченно сплелось Спокойствие с готовностью к тревоге. 1938 Александр Ойслендер Вечер на базе Оттого, что не бывает тихо Ни зимой, ни летом, никогда, Город называется Гремиха — Ты видал такие города: Их кружком не отмечают карты, Снег их заметает с головой — И олени, впряженные в нарты, Пробегают улочкой кривой. Тральщик затихает у причала — И, на пристань твердую сойдя, Люди разминаются сначала После качки, ветра и дождя. Клуб набит, толпа стоит у входа — И под нескончаемый мотив Тяжело танцуют мореходы, Девушек румяных подхватив. Может быть, корабль уйдет с рассветом В океан суровый… но пока Девушка не думает об этом, Прижимаясь к локтю моряка… Снова ходит вьюга за саамом, Но и здесь, где только снег и лед, Мы живем и дышим тем же самым, Чем живет и дышит весь народ. Кто сказал, что здесь задворки мира? Это край, где любят до конца, Как в седых трагедиях Шекспира — Сильные и нежные сердца! 1944 Булат Окуджава «Надежда, я вернусь тогда…» Надежда, я вернусь тогда, когда трубач отбой сыграет, когда трубу к губам приблизит и острый локоть отведет. Надежда, я останусь цел: не для меня земля сырая, а для меня — твои тревоги и добрый мир твоих забот. Но если целый век пройдет и ты надеяться устанешь, Надежда, если надо мною смерть развернет свои крыла, ты прикажи, пускай тогда трубач израненный привстанет, чтобы последняя граната меня прикончить не смогла. Но если вдруг когда-нибудь мне уберечься не удастся, какое новое сраженье ни покачнуло б шар земной, я все равно паду на той, на той далекой, на Гражданской, и комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной. 1959 Сергей Островой Январь И всё, как в фельетонах Эренбурга… Угрюмые аллеи Бишофсбурга, На вывесках, у маленькой лавчонки, Два ангела присели на бочонки, Им холодно. Их некому жалеть. Но ангелы не могут улететь. А снег летит… Он забивает окна. Январь прядёт колючие волокна. И медленно окутывает тьма Безлюдные кварталы и дома. Войдем с тобой в пустынные квартиры. Навытяжку в шкафах стоят мундиры. Огромные, невиданной породы, Стоят благополучные комоды. И пухлые, багровые перины Грозят тебе, как горные лавины. Хозяев нет. Хозяева в дороге. Потерян чей-то перстень на пороге. Стоит в шкафу бордоское вино, О Франции задумалось оно. А на столе норвежские сардины, Голландский сыр, из Греции маслины, И белый холст из милой мне Полтавы, Где так грустны осенние дубравы. Все здесь сошлось. Все встало на виду В том роковом для Пруссии году. Она горит и мечется в огне. Вот рухнул дом. Вот копоть на стене. И страхового общества медали — Зачем-то врут, что дом застраховали! |
