1942 Михаил Луконин Мои друзья Госпиталь. Все в белом. Стены пахнут сыроватым мелом. Запеленав нас туго в одеяла И подтрунив над тем, как мы малы, Нагнувшись, воду по полу гоняла Сестра. А мы глядели на полы, И нам в глаза влетала синева, Вода, полы… Кружилась голова. Слова кружились: — Друг, какое нынче? — Суббота? — Вот, не вижу двадцать дней…— Пол голубой в воде, а воздух дымчат. — Послушай, друг…— И все о ней, о ней. Несли обед. Их с ложек всех кормили, А я уже сидел спиной к стене. И капли щей на одеяле стыли. Завидует танкист ослепший мне, И говорит про то, как двадцать дней Не видит. И — о ней, о ней, о ней… — А вот сестра, ты письма продиктуй ей! — Она не сможет, друг, тут сложность есть. — Какая сложность, ты о ней не думай… — Вот ты бы взялся! — Я? — Ведь руки есть?! — Я не могу. — Ты сможешь! — Слов не знаю! — Я дам слова! — Я не любил… — Люби! Я научу тебя, припоминая… Я взял перо. А он сказал: — «Родная».— Я записал. Он: — «Я, считай, убит». — «Живу!» — я записал. Он: — «Ждать не надо…» — А я, у правды всей на поводу, Водил пером: «Дождись, моя награда…» Он: — «Не вернусь»,— А я: «Приду! Приду!» Шли письма от нее. Он пел и плакал, Держал письмо у отворенных глаз. Теперь меня просила вся палата: — Пиши! — Их мог обидеть мой отказ. — Пиши! — Но ты же сам сумеешь, левой! — — Пиши! — Но ты же видишь сам! — Пиши!.. Все в белом. Стены пахнут сыроватым мелом. Где это все? Ни звука. Ни души. Друзья, где вы?.. Светает у причала. Вот мой сосед дежурит у руля. Все в памяти переберу сначала. Друзей моих ведет ко мне земля. Один — мотор заводит на заставе, Другой с утра пускает жернова. А я? А я молчать уже не вправе, Порученные мне, горят слова. — Пиши! — диктуют мне они. Сквозная Летит строка. — Пиши о нас! Труби!.. — Я не могу! — Ты сможешь! — Слов не знаю… — Я дам слова! Ты только жизнь люби! 1947
Михаил Львов «Мы стольких в землю положили…» Мы стольких в землю положили, Мы столько стойких пережили, Мы столько видели всего — Уже не страшно ничего… И если все-таки про войны Я думать не могу спокойно И если против войн борюсь — Не потому, что войн боюсь. А если даже и боюсь,— Не за себя боюсь — за тех, Кто нам теперь дороже всех, Кого пока что век наш нежил И кто пока еще и нé жил, Кто ни слезы не уронил, Кто никого не хоронил. 1956 Марк Максимов Мать Жен вспоминали на привале, друзей — в бою. И только мать не то и вправду забывали, не то стеснялись вспоминать. Но было, что пред смертью самой видавший не один поход седой рубака крикнет: — Мама! 1945 Алексей Марков Уборщица Метро. Воскреснувшие в бронзе, Стоят солдаты Октября, И электрическое солнце Сияет, в мраморе горя. Среди бойцов моряк с гранатой. Упрямый взгляд, широкий шаг… Вот так в сражении когда-то Был встречен краснофлотцем враг. Сюда уборщица приходит, Лишь только загорится свет, Порядок ревностно наводит Уж сколько зим, уж сколько лет! На плечи краснофлотцу ляжет Рука в прожилках голубых. Уборщица ему расскажет О новостях, делах своих, Как было раньше каждым летом, Когда моряк — родной сынок, В простую форменку одетый, К ней приезжал на краткий срок. Бывало, теплые ладони Лежали долго на плечах. Он для нее не похоронен В холодных мурманских ночах. 1951
Сергей Марков Рябинин-город Цветет в Рябинине герань, И на столе вздыхает ткань Камчатой скатертью с кистями… Смеются алые уста, Когда — нарядна и проста — Ты пьешь рябиновку с гостями. В ковригу воткнут синий нож, И чарка алою слезою Блестит… Я знаю — ты живешь За малой речкой Бирюзою. К тебе за Бирюзу пойду, Щеколду у дверей найду, Сдержу — чтоб не раздалось звона… Ушли ли гости? Все ли спят? Не спишь ли ты? Считает сад Хладеющие листья клена… Рябинин-город! Явь иль сон? — И смех, и волосы что лен, И рассудительные речи. В светлице — шитые холсты, И вздохи теплой темноты, И в полотне прохладном плечи! Не зря в Рябинине подряд Семь дней сверкает листопад, Не быть ли заморозку ныне? И не сочтешь ли ясным сном Ты утром иней за окном И снег туманный на рябине?.. |
