1947 Сергей Михалков Заяц во хмелю (Басня) В день именин, а может быть, рожденья, Был Заяц приглашен к Ежу на угощенье. В кругу друзей, за шумною беседой, Вино лилось рекой. Сосед поил соседа. И Заяц наш, как сел, Так, с места не сходя, настолько окосел, Что, отвалившись от стола с трудом, Сказал: «Пшли домой!» — «Да ты найдешь ли =дом? — Спросил радушный Еж.— Поди, как ты хорош? Уж лег бы лучше спать, пока не протрезвился! В лесу один ты пропадешь: Все говорят, что Лев в округе объявился!» Что Зайца убеждать? Зайчишка захмелел. «Да что мне Лев! — кричит. — Да мне ль его ==бояться? Я как бы сам его не съел! Подать его сюда! Пора с ним рассчитаться! Да я семь шкур с него спущу И голым в Африку пущу!..» Покинув шумный дом, шатаясь меж стволов, Как меж столов, Идет Косой, шумит по лесу темной ночью: «Видали мы в лесах зверей почище Львов, От них и то летели клочья!..» Проснулся Лев, услышав пьяный крик, — Наш Заяц в этот миг сквозь чащу продирался. Лев — цап его за воротник! «Так вот кто в лапы мне попался! Так это ты шумел, болван? Постой, да ты, я вижу, пьян — Какой-то дряни нализался!» Весь хмель из головы у Зайца вышел вон! «Да я… Да вы… Да мы… Позвольте объясниться! Помилуйте меня! Я был в гостях сейчас. Там лишнего хватил. Но все за Вас! За Ваших Львят! За Вашу Львицу! — Ну, как тут было не напиться?!» И, когти подобрав, Лев отпустил Косого. Спасен был хвастунишка наш! * * * Лев пьяных не терпел, сам в рот не брал хмельного, Но обожал… подхалимаж. 1945 Иван Молчанов Песнь о солдате «Здесь похоронен солдат из Таганрога, красноармеец Майборода. Прощай, наш дружок!» (Солдатская надпись на могиле советского воина, павшего в дальнем краю.) По тем полям, по тем дорогам, Где друг потерян не один, Шагал солдат из Таганрога Через Румынию в Берлин. Он видел Прут, он брал Карпаты, Входил в чужие города: Он шел до Гитлера с расплатой, Лихой солдат Майборода. На штык проверенный надеясь, Он перед боем говорил: — Иди вперед, красноармеец, Как встарь суворовец ходил! А минет бой — твердил, бывало, В окопе, в хате, где-нибудь: — Та ще одной версты не стало, Та ще верстой короче путь! Была весна. Цвела калина. Теплела в заводях вода. Не дошагал он до Берлина, Безвестный друг — Майборода. Уж, видно, так — в снарядном гуле Судьба не всем сестрой была: В чужом краю шальная пуля Солдатский путь оборвала. Солдат упал. Но, как бывало, Сказал, рукой держась за грудь: — От ще одной версты не стало, От ще верстой короче путь!.. Цветы росинки уронили, Застыла дума на лице… Друзья его похоронили В далеком городе Сенце. И в этот вечер тихо было У той акации в саду, И, словно мать, она закрыла Листвой бойца Майбороду. Никто его теперь не спросит: «Далек ли путь? Здоров ли ты?» Славяне вольные приносят Ему прощальные цветы. И скажет благородный житель: — За далью всех лесов и рек Ты умер — как освободитель, Советский храбрый человек… Да, время боем нас пытало! Но в коммунизм — и в этом суть — Еще одной версты не стало, Еще верстой короче путь! Пылит, пылит, пылит дорога, Домой ушли все поезда… Прощай, солдат из Таганрога, Прощай, дружок Майборода! 1948
Константин Мурзиди Письмо Письмо его написано в пути. Оно сквозит любовью неподкупной. То мелко, неразборчиво почти, То чересчур размашисто и крупно Ложились на листочке небольшом Строка к строке, и все с наклоном разным… Две первых строчки написал он красным, Другие две — простым карандашом. Последние — чернилами, с нажимом, Не сбившись, запятой не пропустив, Как пишут на предмете недвижимом, На возвышенье локоть утвердив. Что было тем устойчивым предметом: Дорожный камень, ящик иль седло? За столько миль письмо меня нашло, И понял я по всем его приметам, Как иногда в походах тяжело, Хотя в письме не сказано об этом. 1940 Сергей Наровчатов Костер Прошло с тех пор немало дней, С тех стародавних пор, Когда мы встретились с тобой Вблизи Саксонских гор, Когда над Эльбой полыхал Солдатский наш костер. Хватало хвороста в ту ночь, Сухой травы и дров, Дрова мы вместе разожгли, Солдаты двух полков, Полков разноименных стран И разных языков. Неплохо было нам с тобой Встречать тогда рассвет И рассуждать под треск ветвей, Что мы на сотни лет, На сотни лет весь белый свет Избавили от бед. И наш костер светил в ночи Светлей ночных светил, Со всех пяти материков Он людям виден был, Его и дождь тогда не брал И ветер не гасил. И тьма ночная, отступив, Не смела спорить с ним, И верил я, и верил ты, Что он неугасим. И это было, Джонни Смит, Понятно нам двоим! Но вот через столбцы газет Косая тень скользит, И снова застит белый свет, И свету тьмой грозит. Я рассекаю эту тень: — Где ты, Джонни Смит! В уэльской шахте ли гремит Гром твоей кирки, Иль слышит сонный Бирмингам Глухие каблуки, Когда ты ночью без жилья Бродишь вдоль реки. Но уж в одном ручаюсь я, Ручаюсь головой, Что ни в одной из двух палат Не слышен голос твой, И что в Париж тебя министр Не захватил с собой. Но я спрошу тебя в упор, Как можешь ты молчать, Как можешь верить в тишь, да гладь, Да божью благодать, Когда грозятся наш костер Смести и растоптать. Костер, что никогда не гас В сердцах простых людей, Не погасить, не разметать Штыками патрулей С полос подкупленных газет, С парламентских скамей! Мы скажем это, Джонни Смит, Товарищ давний мой, От имени простых людей Большой семьи земной Всем тем, кто смеет нам грозить Войной! Мы скажем это, чтоб умолк Вой продажных свор, Чтоб ярче, чем в далекий день, Вблизи Саксонских гор Над целым миром полыхал Бессмертный наш костер! |
