1951 Василий Журавлев Старый карагач Повсюду степь! Степь без конца и края шумит, волной пшеничною играя да табуны ветров пуская вскачь. И вдруг над марью поля золотого, над изобилием зерна литого раскинул руки старый карагач. Он, как колхозник, посреди пшеницы встал, чтоб целинной нивой подивиться да поразмыслить в поле кой о чем. И ничего, что в пыльном он наряде и что сухие ветви, словно пряди седых волос, застыли над плечом. Все ничего! Да только вот в просторы врываются ревущие моторы. И карагач уже в кольцо зажат. А под его полою карагачата — смешные, несмышленые внучата — стоят да каждым листиком дрожат. И старый карагач, почти неистов, вдруг застонал, заслышав трактористов: — Ребята! А нельзя ли стороной пообойти мои владенья эти?! Сердечные, хоть совесть поимейте, ведь я здесь все же житель коренной!.. И трактористы, утопая в гуле, свои машины в сторону свернули, оставив за собой одно жнивье. И карагач, опять поля лаская, куражится, на волю выпуская потомство плодовитое свое. 1956
Вера Звягинцева К портрету матери Вот предо мною портрет твой с лицом исхудалым, Мальчик сидит на руках у тебя годовалый. Сумрак предгрозья. Восьмидесятые годы. Первые поиски правды, добра и свободы. В комнатах низких до света дымят папиросы. Слухи о стачках. Студенткою русоволосой, Глядя задумчиво на облака заревые, Имя Ульянова ты услыхала впервые. Машенькой звали тебя. Называла б я мамой, Да не успела — потух огонек неупрямый. Мне рассказали, как ты, озоруя, бывало, Так же вот с крыш леденцы голубые сбивала, Как ты читала стихи детворе на деревне, Как рисовала ты небо, пруды и деревья. Короток был твой часок небогатый девичий, Дальше — заботы, да горе, да чинный обычай. …Сколько могил на елецких, на курских кладбищах! Прыгают птицы по плитам, чирикают, свищут. Сколько осталось в шкатулках отчаянных писем! Что это здесь, на подчаснике, — слезы иль бисер? Розы из бисера — бедная женская слава; Дальше — январские проруби, петли, отрава… Часто, когда по асфальту я звонко шагаю, Память, как слезы, мне на душу вдруг набегает. Я вспоминаю товарищей — женщин погибших, Нашего воздуха ртом пересохшим не пивших, Душные спальни-бараки и труд непосильный. Свод каземата мне видится, сумрак могильный, Синие губы закушены… Окрик жандармов… Сестры! Земной вам поклон от сестер благодарных! Ты умирала, заброшена, в горнице темной, Не в каземате, но в мира темнице огромной. …В заросли трав я могилы твоей не нашла, Только метелку душицы к губам поднесла, Думая: если бы, если бы ты поглядела, Как нас волной подхватило высокое дело, Как, просыпаясь, я счастлива дружбой, работой, Как я волнуюсь одною с отчизной заботой. Небо над нами качается деревом звездным, Вместе б идти нам с тобой по равнинам морозным! Мы бы с тобою, наверно, товарками стали, Вместе бы мы «По военной дороге» певали. …Ты мне оставила старый некрасовский том. Слышу твой голос в напеве угрюмом, простом, Вот раздвигаются губы твои на портрете. Верно, ты знала на память «Крестьянские дети». Тени тихонько ложатся на впалые щеки, Спи, — я дышу за двоих нашим ветром высоким. 1940 Михаил Зенкевич Найденыш Пришел солдат домой с войны, Глядит: в печи огонь горит, Стол чистой скатертью накрыт, Чрез край квашни текут блины, Да нет хозяйки, нет жены! Он скинул вещевой мешок, Взял для прикурки уголек. Под печкой, там, где темнота, Глаза блеснули… Чьи? Кота? Мышиный шорох, тихий вздох… Нагнулся: девочка лет трех. — Ты что сидишь тут? Вылезай. — Молчит, глядит во все глаза Пугливее зверенышка. Светлей кудели волоса, На васильках — роса — слеза. — Как звать тебя? — Аленушка. — А дочь ты чья?— Молчит… — Ничья. Нашла маманька у ручья За дальнею полосонькой, Под белою березонькой. — А мамка где? — Укрылась в рожь, Боится, что ты нас убьешь… — Солдат воткнул в хлеб острый нож, Оперся кулаком о стол, Кулак свинцом налит, тяжел. Молчит солдат, в окно глядит, Туда, где тропка вьется вдаль. Найденыш рядом с ним сидит, Над сердцем теребит медаль. Как быть? В тумане голова. Проходит час, а может, два. Солдат глядит в окно и ждет: Придет жена иль не придет? Как тут поладишь, жди не жди… А девочка к его груди Прижалась бледным личиком, Дешевым блеклым ситчиком… Взглянул: у притолки жена Стоит, потупившись, бледна… — Входи, жена! Пеки блины. Вернулся целым муж с войны. Былое порастет быльем, Как дальняя сторонушка. По-новому мы заживем, Вот наша дочь — Аленушка! |
